Однако показания Мэри по этому поводу все же существуют. Эти показания, данные Вишняковой на следствии в 1917 году, приводит Э. Радзинский: «Как-то весной 1910 года Государыня предложила мне поехать в Тобольскую губернию в Верхотурский монастырь на 3 недели, для того, чтобы в мае вернуться к поездке в шхеры. Я с удовольствием согласилась, так как люблю монастыри. В поездке должна была принять участие некая Зинаида Манштедт, которую я встречала в Царском Селе у своих знакомых, и она мне очень понравилась… В поездке по словам Государыни должны были принять участие Распутин и Лохтина… По приезде на Николаевский вокзал я встретила всех своих спутников… В Верхотурском монастыре мы пробыли два или три дня, а затем направились в гости к Распутину в село Покровское. У Распутина дом двухэтажный, большой, обставленный довольно хорошо, как у чиновника средней руки… В нижнем этаже живет жена Распутина со своими приживалками, в верхнем поселились мы по разным комнатам. Несколько дней Распутин вел себя прилично по отношению ко мне… а затем как-то ночью Распутин явился ко мне, стал меня целовать и, доведя до истерики, лишил меня девственности… В дороге Распутин ко мне не приставал. Но, проснувшись случайно, я увидела, что он лежит в одном белье с Зиной Манштедт. Возвратившись в Петроград, я обо всем доложила Государыне… а также рассказала при личном свидании епископу Феофану. Государыня на мои слова внимания не обратила и сказала, что все, что делает Распутин, свято. С этого времени я Распутина не встречала, а в 1913 году была уволена от должности няни. Причем мне было поставлено на вид, что я бываю у преосвященного Феофана…»

Правду она говорила или нет и говорила ли так на самом деле? В опровержение иногда ссылаются на воспоминания Великой Княгини Ольги Александровны: «Не изменяя своего гневного тона, Великая Княгиня рассказала, что всякая провинность со стороны дворцового персонала относилась злыми языками на счет Распутина. Одна такая история о мнимом изнасиловании одной из нянь дошла до Императора. Тот сразу же приказал произвести дознание. Выяснилось, что молодую женщину действительно застали в постели – но с казаком из Императорского конвоя».

Примечательно, однако, что те же двое – казак и няня – появляются и в другом месте мемуаров Великой Княгини, относящихся, судя по всему, к тому периоду, когда Распутина при дворце еще не было: «Няня моей племянницы Ольги была кошмарной женщиной – любила приложиться к бутылке. Однажды ее застали в постели с казаком и тотчас уволили».

Та же эта самая няня или нет, за давностью лет установить не удастся, но о пьянстве Вишняковой ничего не известно, что застилает дворцовые тайны новым туманом и лишает убедительности аргументы как «за», так и «против».

«О том, что Распутин оскорбил честь Вишняковой, были только неопределенные шепоты, определенных обвинений против Распутина предъявлено не было», – показывал на следствии полковник Ломан.

Ко всему этому можно было бы добавить выдержки из письма Распутина к Вишняковой, опубликованного О. А. Платоновым в книге «Пролог цареубийства». Письмо относится к 1907 году, когда Распутин и Вишнякова находились еще в начале своего знакомства: «Коли бы во всем полюбить, не возгордиться, и будем здесь в славе и на небесах в радости. Конечно, враг лезет, что мы у высоких и высокий, но это его коварность. Но я не нашел еще в вас гордости, а нашел ко мне глубокий привет в твоей душе. И вот в первый раз ты видела и поняла меня. Очень, очень желал бы я еще увидеться».

Судя по всему, в дальнейшем они виделись, и не раз. Похоже, Вишнякова находилась под сильным впечатлением от этих встреч, остальное – недоказуемо. Примечательно и то, что царская няня была уволена не сразу, а лишь три года спустя, когда Наследник подрос и в ее услугах во дворце больше не нуждались.

Что же касается фрейлины Тютчевой, то о ней имеется запись в дневнике Великой Княгини Ксении Александровны, сестры Государя, сделанная 15 марта 1910 года:

Все няни под его влиянием и на него молятся. Я была совершенно подавлена этим разговором.

Обедали Ольга и я в Аничкове. Т. к. имела только одну мысль в голове – то могла говорить исключительно об этом. Но кто же может помочь? Семейству очень трудно и щекотливо. Про него ходят ужасные слухи».

«Я так боюсь, что С. И. может сказать Марии что-нибудь дурное о нашем Друге. Я надеюсь, что наша няня теперь будет мила с нашим Другом», – обращалась в письме к Императрице ее дочь Великая Княжна Татьяна Николаевна 8 марта 1910 года.

История с Тютчевой затянулась не на один год. После весны 1910 года воспитательница царевен на время перестала говорить о Распутине, но два года спустя эта тема возобновилась. Ксения Александровна, которая еще недавно сочувственно ссылалась на ее слова, писала в своем дневнике 16 февраля 1912 года о разговоре с Императрицей-матерью Марией Федоровной: «Мама ругала Тютчеву, которая много болтает и врет».

«Не знаю, кто именно рекомендовал Софью Ивановну Тютчеву, – вспоминал начальник канцелярии Министерства Императорского Двора А. А. Мосолов, – но выбор нам всем казался весьма удачным. Софья Ивановна, лет под 30, была умна, весьма культурна, барышня с твердым характером, из отличной старинной московской семьи В один вечер фрейлины нам передавали, что из-за посещения Распутиным детских комнат вышло недоразумение между императрицей и Софьей Ивановной. Мы все думали, что, вероятно, это уладится, но на другой день Тютчева уехала в Москву.

Ходили бесконечные слухи о причинах ухода Тютчевой. Мне достоверно известно, что Фредерике по поводу отъезда воспитательницы ходил к императрице, чтобы пояснить ей, какое дурное впечатление в Москве произведет эта скоропалительная отставка. Фредериксу ответили, что Софья Ивановна вмешивалась в то, что ее не касается, и хотела учить императрицу, что детям можно и чего нельзя, на что ее величество ответила, что, как мать, она лучше знает.

Тут Тютчева просила отпустить ее в Москву, на что Александре Федоровне ничего не оставалось сделать, как согласиться; задерживать фрейлину при этих условиях было бы бестактно.

Полагаю, что при этом объяснении сдержанность обеих женщин была недостаточной».

«В среду на первой неделе Великого поста (1912 г.) приехала ко мне за советом воспитательница царских дочерей, фрейлина Софья Ивановна Тютчева, – писал протопресвитер Шавельский. – Она не знала, как поступить: Распутин начал бесцеремонно врываться в комнаты девочек – царских дочерей даже и в то время, когда они бывали раздетые, в постели, и вульгарно обращаться с ними. Тютчева уже заявляла Государю, но Государь не обратил внимания. Теперь она спрашивала меня, должна ли она решительно протестовать перед Государем против этого. Я ответил, что должна, не считаясь с последствиями ее протеста. Положим, сейчас ее могут не понять и уволить, но зато после поймут и оценят. Если же она теперь не исполнит своего долга, то в случае какого-либо несчастья она подвергнется огромной ответственности. Тютчева протестовала, и ее за это уволили.

Потом я видел ее в 1917 году в Москве. Она не раскаивалась в своем поступке».

О Софье Тютчевой вспоминала и Анна Вырубова: