И сами чаши цветов настолько несуразные по величине, что в любом из них как в тазу мог бы поместиться ребёнок. Словно в ответ на его мысль-образ из одного такого «цветочка» высунулось розовощекое и смеющееся лицо. Тельце упитанного голенького ребёнка было там, он елозил и норовил выпасть.

— Сказка, — сказал Антон, — как в мультике. Он там вырос? Эльф?

— Почему эльф? Это твой будущий сын. Он играет, он забрался туда, своевольничает, весь в тебя.

— Где же мать? — спросил Антон. — Почему не следит?

— Она будет далеко от него. Он будет счастлив и без неё.

— Будет? Когда это? Как это? Без матери и счастлив? — Уже потом сон-видение свяжется у него с Голубикой, которой не суждено было стать матерью никогда…

Кристалл, положенный на прободение Хор-Архом, вдруг провалился внутрь полностью, стал огнём настоящим, запылал, сжигая сердце, лёгкие, и Антон решил уходящим сознанием, что это смерть, потому что огненная стрела повторно пронзила позвоночник… Очнулся он совсем один, в темноте, вернее, в серой простыне, которую с омерзением отбросил. Рядом не было ни Хор-Арха, ни синей субстанции непонятно чего, ни сказочных лесов с листьями-столешницами. Никакой боли, ни малейшей, не было, но и раны не было. Он потрогал место ранения — гладко. Ровная безболезненная кожа. Только пить хотелось настолько, что даже губы нельзя было разжать, казалось, они оторвутся друг от друга с кусками кожи, настолько ссохлись. И облизнуть их было нечем, во рту тоже была сушь…

Страшные воспоминания, перемешанные с прекрасным бредом, всегда удалялись из его сознания некой мягкой, но неодолимой силой. Она, безличная, отпихивала его всегда, едва он пытался слишком погрузиться в тот отрезок своего существования в первые дни на Паралее. Возможно, что доктор Франк поставил ему частичную блокировку памяти впоследствии. Олег тоже никогда не вспоминал ни тюрьму, ни «подвиги» в дальнейшем в том притоне, ни Колибри…

Так же внезапно, как и провалился туда, очнувшись от накатившего прошлого, стряхнув его с себя, он потряс своей головой. Проснувшееся сознание тотчас определило обширное пространство вокруг как место подобное тому, какое принято называть вокзалом. Невольно пошатнувшись от утраты равновесия, поскольку уснул стоя, он вызвал неудовольствие торопливого пешехода, которого едва не опрокинул, задержав собственное падение. Тот принялся орать и размахивать руками, и Антон, благодарный ему за то, что пешеход послужил невольной опорой, сунул ему деньги уже едва не автоматически, усвоив, как много они решают проблем в местном сварливом социуме. Представляя нелепую сцену собственного падения на ровном месте, Антон поспешил прочь на выход, пока тот, кто его удержал, удивлялся неожиданной прибыли в собственной руке.

Встреча с феей, увиденной на «Хрустальном Плато»

И тут Антон вдруг налетел на девушку. И был потрясён, можно сказать, до остановки дыхания. Это была она! Девушка, увиденная в безлюдных горах, расположенных у границы той загадочной зоны, что и называли Хрустальным Плато. Где она стояла на скальном выступе над пропастью, вызвав оторопь своим невероятным появлением там, куда добраться было никак невозможно, даже используя летающую машину, каковой у неё не было, и быть не могло.

Чтобы не уронить её, чтобы удержать, он схватился за неё, и как утопающий, и как спасатель утопающего. Чтобы не дать ей повторно ускользнуть и исчезнуть в своём неведомом измерении, чтобы самому повторно не очнуться уже без неё. Среди потной и орущей толпы вокзала она казалась трехмерным наложением на несвойственный ей фон, вроде хромакея, она была здесь и сейчас, где её, казалось и быть и не могло. Но была. И только плечиком повела от того, что от толчка неловкого детины сумочка сползла своим ремешком вниз, а руки её были заняты. Она что-то ела. Простая туника провинциалки не портила и не скрывала её стройности, и само её одеяние было светлее и заметно наряднее, чем у тех, кто её окружали. Или так показалось, поскольку все прочие были слитны, составляя своей массой галдящий, но неразличимый фон. В отличие от того раза, когда она была в платье наподобие мешка, талия девушки была перетянута плетённым цветным пояском. Лицо излучало прохладу и свежесть, будто она только что умылась в горном роднике, и отстранённость этого лица от места нахождения было подобным тому, как бывает только у детей, всегда пребывающих где-то и ещё в своём мире, отличном от суетного мира взрослых.

Видел ли он таких девушек на Земле? Антон был уверен, что нет. Была ли она похожа на Голубику? Нет. Совсем другая. Он даже не понял, как долго они вот так стоят рядом, и он смотрит в её лицо. Девушка даже не подняла глаз, упёрлась своим невидящим взглядом в его грудь и ела какую-то сладкую трубочку с белой начинкой. Губы были густо испачканы, а ей было всё равно. Осторожно тронув его плечом, но так и не взглянув, она обогнула его и пошла по перрону к поезду, идущему в Северную провинцию. Сумочка с бахромой била её по бедру. Открытые простые туфли не скрывали маленькую и чистую ступню. Соразмерность фигуры и струящийся каскад светлых волос поражали тем более, что никто, похоже, не замечал её непостижимости здесь, в дикой духоте, в мусорной толпе. Её толкали мешками, тюками, руками, рыхлыми нечистыми телами. Её никто не отличал от других в этом плазмоиде человеческих тел. Она только отшатывалась от толчков, но уверенно шла дальше.

У входа в вагон на неё вдруг налетел сбоку мощный детина, и было понятно, что нарочно шибанул её в сторону. Антон успел схватить его за шиворот и точно так же, как только что сделал тот, откинул в сторону уже его. Парень, потеряв равновесие и агрессию, едва не свалился за пределы перрона под колеса стоявшего поезда. На Антона гневно зашикали, заворчали, но почему-то никто не сделал этого, когда хам только что толкнул хрупкую девушку. Она уже скрылась в вагоне. Он показал тётке в проходе свой правительственный допуск вместо билета. Контролёрша, озадаченная, отшатнулась в сторону. Девушка уже сидела у окна, расправляя на коленях светлую тунику. Положила рядом свою сумочку с бахромой. Антон сел рядом, и девушка сосредоточенно, не глядя на самого Антона, вытянула из-под него длинный ремешок своей сумочки.

Искоса, не явно, но настороженно его оглядывали люди в вагоне. Он не был из тех, кто разъезжает по поездам. Он был из другого слоя их жизни. Но Антону даже не пришло это в голову. На его взгляд собственная одежда была нелепым маскарадом, как называли они у себя местную одежду. Он не воспринимал