Он быстро сбежал вниз, но, выходя из подворотни, помедлил на границе света и тени. Ему показалось на мгновение, что свет проявит его, как фильмовую пленку. Вот жил человек-негатив. Шел в толпе никому не известный, никем не замечаемый. Но сейчас он проявится, высветится, и на белом полотне звенящего летнего кадра всем на обозрение застынет его крупный план. Он долго колебался, прежде чем шагнуть на тротуар. От соседней подворотни к нему медленно подползло авто. Дверца распахнулась, наружу высунулась рука, ухватила его за рукав и рывком втащила в машину.

— Отдай пистолет, Серж! — раздался голос Александриди.

— Какой пистолет? Ты бредишь? — Эйсбар пытался перевести дух, ненавидя себя за испуг и взмокшие дрожащие руки.

— Не морочь мне голову! Тот, что вчера вывалился у меня в этом чертовом кинотеатре. Ты его подобрал, больше некому. Ну! Давай! — Жоренька тянул руку.

— Зачем тебе пистолет, Жорж? — спросил Эйсбар, окончательно пришедший в себя.

— Пистолет мне очень нужен, — серьезная мина сползла с лица Жореньки, он ухмыльнулся и снова стал похож на сатира. — Пойду кокну Долгорукого. Обещал, гад, что арестов не будет, а вон как обернулось.

— Долгорукий! — вскричал Эйсбар. — Так все-таки он! Но зачем?

— Конечно, он! — захохотал Александриди. — А ты думал кто? Клялся в преданности «Черному солнцу». Пленочки Георгадзе совал.

— Пленочки?

— Ну съемочку твою. Эй, друг сердечный Серж! Что ты вылупился? Я тебя за идиота как-то не держал. Пораскинь умишком — у кого еще были пленочки? Кто их вырезал из твоей нетленки? А нам они очень даже пригодились. Синематограф, любезный классик, — это агитация и пропаганда высокой идеи всеобщего одухотворенного равенства. Умерщвление царской семьи как призыв к свержению… народы нашей многострадальной родины… черное солнце воссияет над белыми песками…

Он еще что-то бормотал, нес свою обычную ахинею, но Эйсбар не слушал его.

— Сам убью… — бормотал он себе под нос, выпрыгивая из машины.

Весь день он кружил по городу почти в беспамятстве. Помнил только, что в какой-то момент ощутил страшный голод, купил у торговки на улице пирожки, но есть не мог и выбросил их в урну. Потом — как сидел на бульварах, опустив лицо в ладони. Как от него в испуге шарахнулись две гимназистки и он понял, что говорит сам с собой вслух. Идти было некуда и не к кому. Вечером, когда стемнело, он обнаружил себя у подъезда дома Долгорукого. Поднял глаза — в бельэтаже горел свет. Значит, дома. Эйсбар опустил руку в карман и нащупал холодный бок пистолета. Опять бред! Всюду бред! Он что, всерьез решил убить Долгорукого? Не иначе в него вселился дух Жореньки, готового от дурной головы палить направо и налево в кого угодно. Он вошел в подъезд и поднялся в бельэтаж по мраморной лестнице, устланной коврами. Никаких идей по поводу того, как пройдет встреча с Долгоруким, у него не было. В любом случае скандала не случится. Дом наверняка полон прислуги. Он повернул ручку звонка. Неторопливые шаги. Звук открываемого замка. На пороге распахнувшейся двери стоял Долгорукий во фраке с тонкой сигаркой в руке.

— А-а, Сергей Борисович! — как показалось Эйсбару, несколько натянуто, но старательно улыбаясь, воскликнул Долгорукий. — А я только что с премьеры в Большом. Слышали, Фокин поставил «Коппелию» в эдаком современном духе? Премило, знаете ли, эти девчушки изображают кукол. А вы почему такой всклокоченный? Могу предложить хорошего коньяку. Привезли друзья из Парижа. Не собираетесь на летние вакации в Европу? А то все работа, работа… Нельзя так, любезный Сергей Борисович, надо беречь себя. Ваше здоровье — национальное достояние, — все говорил и говорил Долгорукий, быстро выкидывая изо рта круглые, как бусины, словечки и постепенно отступая вглубь прихожей.

Эйсбар вошел. В квартире было тихо, и он понял, что прислуги нет — они с Долгоруким одни. Или где-нибудь в дальней спальне возлежит на шелковом ложе лучезарная Лизхен? Долгорукий провел его в гостиную.

— Присаживайтесь, уважаемый Сергей Борисович. Кресла мягки и покойны. — Долгорукий сделал приглашающий жест, но Эйсбар остался стоять посреди комнаты. Словно не замечая этого, Долгорукий разливал по бокалам коньяк. Эйсбар машинально взял бокал, залпом опустошил и не глядя поставил на низкий столик. Долгорукий бросился в кресло, зажег торшер так, что его лицо оказалось подсвечено зловещим красноватым светом, пригубил коньяк и закурил.

— Сигару?

— Вы обманули меня, князь, — глухо произнес Эйсбар. — Пленки оставались у вас.

Брови Долгорукого поползли вверх.

— Помилуйте, Сергей Борисович! Конечно, у меня! А у кого же им еще быть? Странно, что вы до сих пор этого не поняли. Я не держал вас за идиота, — сказал Долгорукий, точь-в-точь повторяя слова Жореньки.

Эйсбар растерялся. Какой откровенный цинизм!

— Вы не только лжец, но и циник, — пробрмотал он, действительно чувствуя себя идиотом, говорящим глупости.

— А вы нет? — удивился Долгорукий. — В этом смысле мы с вами, кажется, выступаем в одной весовой категории.

— Бог с вами, будьте кем хотите. Но ведь вы еще, оказывается, и экстремист! Вы выступаете против существующего строя! Кто бы мог подумать! — Эйсбар уже взял себя в руки, обрел уверенность и начал говорить с насмешливым напором. — Русский дворянин! Аристократ! Связались с террористами, занялись подрывной деятельностью. Зачем, князь? Что вы с этого будете иметь? Никогда не поверю, что лозунги этой швали соответствуют вашим убеждениям. Так что же? Вы не боитесь, что правда вылезет наружу и вам этого не простят? ТАМ не простят?

Тело Долгорукого вдруг начало вздрагивать, потом затряслось, из горла вырвался хриплый клекот, и Эйсбар с изумлением понял, что князь хохочет.

— Я… Я… Я — экс… тре… мист… Ох, не могу! — Князь хрюкал, сморкался, вытирал глаза. — Ох, насмешили, дорогой Сергей Борисович! — Долгорукий перевел дух и заговорил спокойнее. — Я такой же экстремист, как вы булочник. А вам мой совет, милейший, не лезьте, куда вам не положено. Занимайтесь политикой на экране. Это у вас получается лучше.

— Но вы передали мою съемку Георгадзе!

— Конечно, передал. И не только передал, но и придумал эту крошечную, малю-юсенькую комбинацию. А как еще, по-вашему, мы могли выловить эту, как вы совершенно справедливо выразились, шваль, выманить ее из подполья? Агитационный киносеанс — и вот уже полторы сотни человек собираются в одном месте. Заметьте, известном мне как сподвижнику Георгадзе, месте. Ваша съемка оказалась прекрасной наживкой. Вы славно нам помогли, Сергей Борисович. Сожалею только об одном — что больше не могу вам ничем помочь. Вы теперь персона нон грата. Находитесь в ведении жандармского управления.

— Так, значит, обыск в ателье…

— Не обыск, не обыск! — замахал руками Долгорукий. — Несостоявшийся арест! Вам повезло, что в этот момент вы навещали своего чудесного крошку в арбатской квартирке. Молчу, молчу! Мужская тайна! Но оцените и мое благородство — в жандармском управлении ничего не знают об этом тайном убежище. Что касается смертоубийства, которое вы допустили — или спровоцировали? — в Индии, оно так и не было предано в России огласке. И, заметьте, моими усилиями.