округлились от удивления.

– Боже мой, – сказал он, – так это вы!

– Что вы имеете в виду? – спросил Нестор Васильевич, пряча улыбку.

Вальфьерно порывисто поднялся с кресла и пошел к гостям, протягивая руки им навстречу. Он узнал их, это ведь они спасли его от того ужасного убийцы, который пытался его задушить и выбросить за борт!

– Помилуйте, мар… – начал было Загорский, но тут же осекся – он едва не сделал непростительную ошибку. Здесь, в Латинской Америке, все знали его собеседника как Алехандро Гомеса Вальенте де ла Соту, а вовсе не маркиза де Вальфьерно. Было бы крайне неосторожно обнаружить, что он знает о нем больше, чем позволительно случайному знакомому.

– Простите, что вы сказали? – остановился Аргентинец, навостряя уши.

– Ма… – лихорадочно соображая, как выйти из затруднительного положения, тянул действительный статский советник. – Малость. Да, малость. Я имел в виду, что это такая малость, о которой и говорит не стоит.

Хозяин дома смотрел на него внимательно. Ему почему-то показалось…

– Нет-нет, – быстро продолжал Загорский, – я так и сказал. Просто я недостаточно знаю испанский, и если вам не трудно было бы перейти на английский…

– Разумеется, – воскликнул Вальфьерно, сходу переходя на английский. – Конечно. С такими дорогими гостями я готов говорить хоть на всех языках мира одновременно. Но что же мы стоим? Прошу вас, садитесь!

И он повел их к окну, где треугольником стояли три кресла, в которых те и разместились.

– Итак, – торжественно произнес Аргентинец, – мне бы надо еще и еще раз благодарить вас и вашего любезного… Ган-Цза-Лин, кажется… Так вот, князь, мне надо благодарить вас за спасение. Знаете, я не самый слабый человек, но этот мерзавец, который на меня напал, оказался силен, как корабельная лебедка. Я просто не мог ничего сделать, кроме как хрипеть и задыхаться… Что я добросовестно и делал до того момента, пока вы меня не вырвали из его лап.

И он засмеялся. Нестор Васильевич сочувственно покивал: да, сражаться с лебедкой – дело не самое простое. Кстати сказать, почему на него бросился этот странный юноша?

– Понятия не имею, – пожал плечами Аргентинец. – Мне кажется, это просто буйнопомешанный. Вы знаете, тут такое солнце, оно ужасно напекает голову. Если соединить здешнюю жару с какой-нибудь навязчивой идеей, вот вам и готовый безумец, который бросается на всех без разбора.

– Именно поэтому у вас такая охрана? – осведомился действительный статский советник.

На миг на лице у Вальфьерно установилось сложное выражение, но он тут же весело улыбнулся. Да, именно поэтому, хотя и не только. В наше время подлинные ценители искусства подвергаются опасности со всех сторон. В особенности же со стороны этих подлых революционеров. Князь ведь сам – русский, и лучше кого бы то ни было знает, что такое революция. Кстати сказать, он ни разу не слышал, как звучит русский язык, а ему бы этого очень хотелось. Не мог бы любезный князь или его доблестный помощник прочитать что-нибудь по памяти, ну, скажем, из их великого русского поэта Пушкина?

«Он нас что – проверяет?» – одними глазами спросил Ганцзалин у Загорского. Тот сделал неопределенное выражение лица, которое помощник истолковал примерно следующим образом: какая разница? Хочет Пушкина, прочитаем ему Пушкина. И откашлявшись, начал декламировать торжественно и важно на чистом русском языке:

– Раз-два-три-четыре-пять – вышел зайчик погулять…

Ганцзалин немедленно подхватил:

– Мало-мало погулять!

– Вдруг охотник прибегает, прямо в зайчика стреляет, – продолжал Загорский.

– Мало-мало вдруг стреляет, – эхом отозвался помощник.

– Пиф-паф-ой-ёй-ёй, умирает зайчик мой! – громогласно провозгласил Нестор Васильевич.

– Умираю мало-мало! – неожиданно закричал китаец и, откинувшись в кресле, картинно закатил глаза к потолку.

На несколько секунд в комнате воцарилась изумленная тишина.

– Это и есть Пушкин? – с подозрением спросил Вальфьерно.

– Да, – с каменным лицом отвечал Загорский, переходя на английский. – Это начало его бессмертного романа в стихах «Евгений Онегин». Мы прочли его на два голоса, по ролям.

Растерянный хозяин дома слегка откашлялся: он, разумеется, не слова не понял, но сразу почувствовал особенную энергичность и музыкальность пушкинских виршей. А о чем этот бессмертный роман?

– О любви и ненависти, – отвечал Загорский. – О жизни и смерти. Впрочем, как вы, наверное, догадываетесь, я явился к вам не затем, чтобы беседовать о поэзии.

– Для чего же, в таком случае, вы явились? – улыбнулся хозяин.

Действительный статский советник покосился на охранников. Дело в том, что у него к господину Вальенте дело весьма деликатного свойства, и он не хотел бы, чтобы при разговоре присутствовали посторонние люди.

– Если вы про моих телохранителей, то не беспокойтесь, – отвечал Аргентинец, весело улыбаясь. – Эти головорезы не знают никакого языка, кроме своего родного испанского, так что мы можем разговаривать совершенно свободно.

Загорский снова пожал плечами: как скажет любезный хозяин.

– Итак? – Вальфьерно неотрывно глядел ему в лицо, глаза его перестали быть ласковыми.

Итак, князь Барятинский желал бы приобрести одну очень ценную вещь. Вещь эта считается пропавшей, однако у него есть основания полагать, что сеньору де ла Соте известно местонахождение этой вещи и более того, он может содействовать в ее приобретении. Разумеется, его посреднические услуги будут щедро оплачены.

Загорский говорил все это, заметно волнуясь и, наконец, даже умолк, очевидно, не в силах с собой справиться.

– И что же это за вещь? – негромко спросил Вальфьерно, не отрывая глаз от собеседника.

– Речь идет о картине Леонардо да Винчи, которая называется «Мона Лиза дель Джоконда», – выдохнул Загорский.

Вожделенное имя, наконец, прозвучало, однако хозяин дома даже в лице не изменился, все так же глядел на действительного статского советника без всякого выражения. Так продолжалось, наверное, с минуту. Наконец он немного пошевелился, как бы усаживаясь поудобнее.

– Вы, конечно, знаете, что Джоконда была украдена, – начал он вкрадчиво.

Загорский кивнул: разумеется, он знает.

– Несмотря на это, вы хотите ее приобрести, – продолжал Аргентинец.

Загорский снова кивнул. Вальфьерно криво улыбнулся: а что заставляет князя Барятинского думать, что он, Алехандро Гомес Вальенте де ла Сота, имеет хоть какое-то представление о том, где находится картина?

– Потому что вы участвовали в ее похищении, – безмятежно отвечал Загорский.

Вальфьерно вздрогнул. Действительный статский советник, напротив, сидел неподвижно. Теперь он совершенно переменился: в лице его не было никакого волнения, он казался единым и цельным, словно вырубленным из куска гранита.

– Это серьезное обвинение, – медленно проговорил Аргентинец.

Загорский развел руками. Он далеко не моралист, и меньше всего он намерен обвинять кого бы то ни было. Нет-нет, его в этой истории интересует только картина, точнее сказать, ее оригинал. Он знает, что под видом оригинала были проданы несколько копий, но его интересует только подлинник. И он готов