— Матери Гильема?

— Да, сеньор Исаак. Незаконнорожденный Гильем сын отца Раймона, Арнауда де Бельвианеса, от его служанки Беатриу, — твердо сказала она. — Его преосвященство должен спросить Гильема, почему он приехал сюда на поиски Раймона и что он знает о его смерти.

— Вы ведете рассказ, как опытная рассказчица, сеньора Сибилла, удерживая внимание слушателей, рассказывая им каждый день понемногу, — сказал Исаак. — Но могу ли я полагаться на ваше сообщение?

— Клянусь, что в нем все достоверно. Все знали мать Гильема, Беатриу, — заговорила Сибилла, — потому что она родилась в той деревне. И, разумеется, все знали, что сеньор Арнауд был отцом Раймона и Гильема. Беатриу сама говорила моей няньке, Розе, что Арнауд был ее любовником. Неудивительно, что незаконнорожденный Гильем больше похож на отца, чем законный сын. Роза говорила, что Арнауд дурно обходился с Раймоном потому, что хотя мальчик и был похож на него, но всякий раз, когда отец входил в комнату, бежал к матери. Арнауд и Раймунда ненавидели друг друга.

— Раймунда была матерью Раймона? — спросил Исаак.

— Да, — ответила Сибилла. — Я не знала ее, так что не могу ничего сказать по собственным впечатлениям. Но люди все еще продолжали говорить о маленьком Раймоне и незаконнорожденном Гильеме, — добавила она.

— Знали вы эту Беатриу? — спросил Исаак. — Была она доброжелательной?

— Беатриу уехала из деревни, когда я была еще совсем маленькой. Ее место в нашем доме заняла Роза.

— Но Беатриу работала в вашей семье? Ваши родные хорошо ее знали?

— Беатриу была служанкой моей бабушки. Но что до знания — это особый вопрос. И дело не в том, что она была прислугой. Самой близкой моей подругой — особенно после смерти бабушки — была моя служанка Роза. Но Беатриу и моя бабушка друг друга недолюбливали.

— И все-таки она оставалась в услужении у вашей бабушки?

— У нее не было выбора, — сухо сказала Сибилла. — Вскоре после того, как она начала работать у нас — ей тогда было четырнадцать или пятнадцать лет — у нее родился ребенок, и другого места ей было не найти. И у нашей семьи были свои трудности. Мы были бедны, и прислугу найти было трудно. Бабушка согласилась держать ее, платить ей небольшое жалование, а она, в свою очередь, делать всю работу, какую могла. Она и ребенок жили у бабушки на этих условиях, пока Гильему не исполнилось двенадцать, и бабушка заставила Арнауда отправить его в Тулузу изучать право.

— Вы знали Гильема?

— К сожалению, да. Время от времени он возвращался в деревню и всегда останавливался у бабушки. Она разрешала ему, так как, по ее словам, Гильем не знал другого дома, кроме нашего. Я не могла его не знать — дом был не особенно большим.

— Но эта Беатриу не приезжала к вам вместе с ним?

— Нет, конечно. Через два или три года после того, как Гильема отправили учиться в Тулузу, Беатриу покинула деревню. Тайком, ночью, забрав все ценности, какие могла унести. Потом мы узнали, что Гильем уехал из Тулузы. Все решили, что мать и сын бежали вместе искать счастья.

— Куда они отправились?

— Не знаю, сеньор Исаак. Как я уже сказала, Гильем возвращался в деревню время от времени, но ничего о ней не говорил, вполне возможно, не знал, где она. После того как перестал приезжать, я не видела Гильема и не слышала о нем, пока не увидела его на похоронах.

— Но он поселился в доме Раймона несколько недель назад, — сказал Исаак. — Приезжая туда, вы ни разу его не видели?

— Ни разу, — ответила Сибилла.

— Гильем, наверно, знал, кто вы, и что живете в городе.

— Не думаю, — сказала она. — Сибилла довольно распространенное имя, и, насколько я знаю, дальнее родство моей семьи с Франсеской здесь почти неизвестно — даже если кто-то здесь слышал о моей семье, в чем я сомневаюсь.

— Узнать вас Гильем не мог?

— Нет. Когда он последний раз приезжал в деревню, мне еще не исполнилось десяти. А когда увидела его на похоронах, у меня была вуаль. Я закрыла лицо вуалью и прошла мимо него.

— Полагаю, сеньора Сибилла, в истории сеньора Гильома есть еще многое, о чем вы мне не сказали.

— Люди всегда многого не говорят, — сказала она.

— Я имею в виду многое относительно этой призрачной собственности, вашей семьи и семьи Раймона. Боюсь, что если попрошу его преосвященство разобраться с этим делом, с вопросом о виновности Пау в этом ужасном происшествии, епископ может выяснить больше, чем выгодно этой хорошей семье.

— Больше ничего сообщить вам не могу, — сказала Сибилла. — Я ничего больше не знаю. Мне пора идти. Роза ждет за стеной гетто. И, наверно, недоумевает, что задерживает меня.

После ее ухода Исаак сидел во дворе, обдумывая создавшееся положение. Ему не нравилось то, во что он оказался втянут. Возможно, сеньора Сибилла не понимала подоплеки этой семейной истории, но ему она была совершенно ясна. То, чего Раймон не мог сказать ему, сказали его сновидения. Но рассказывать епископу — не о том, что, как ты знаешь, сделал человек; не о том, что, по словам других, человек сделал; а о том, что его беспомощное сознание нечаянно открыло о нем — было совершенно непростительным видом предательства.

С другой стороны, возражал он себе, Раймон мертв. Сказать то, что ты установил, чтобы спасти его любимого пасынка, не будет предательством Раймона, его невозможно предать, ему невозможно причинить зло. Будь Раймон жив, он наверняка захотел бы помочь сыну.

Но Исаак не мог забыть голос своего великого учителя, Ибн аль-Байтара, в ответ на его просьбу, когда ему было двенадцать лет, на его заявление, что умерший соученик хотел бы, чтобы его драгоценная книга о травах досталась ему, Исааку, если б этот мальчик знал, что так внезапно умрет. «Самыми низкими и эгоистичными из наших желаний являются те, которые мы приписываем беспомощным мертвым, говоря, что этот или тот человек — если бы знал — хотел бы, чтобы нам досталось то, чего мы не осмеливались потребовать по своим заслугам».

Если бы Раймон хотел, чтобы его история стала известна всему городу, он разгласил бы ее сам. А почему не сделал этого? Может быть, знал или догадывался, что где-то у него есть родные, которые могут в этом случае серьезно пострадать.

Он поговорит с его преосвященством, но только о том, что знает не из сновидений Раймона или деревенских слухов в изложении Сибиллы, а по собственному опыту.

Юсуф выехал на другое утро на мышастом мерине, и даже его любимая кобыла в Жироне никогда не была так довольна тем, что ее седлают. Мерин, как только его вывели из конюшни, приплясывал в предвкушении дороги. Тем временем кобылу из Гранады массировали, чистили, расчесывали, кормили отборным кормом и всячески баловали, чтобы вернуть блестящую безупречность.

У Юсуфа была большая сумка с продуктами, свежей водой, чистым, чуточку влажным бельем, небольшой добавкой к его запасу монет — сеньора Эстелла признала, что арабская кобыла ценнее ее мышастого красавца — и копией документа об обмене.