Затаив дыхание, Серж наблюдал, как малыш схватил отца за уши и поцеловал его в нос.

Серж понимал, что такое разлука, понимал, что отец нуждался в близости с сыном не меньше, если не больше, чем сын. Серж повернулся спиной и стремительно пошел прочь.

На имя Мэй стали приходить письма от болельщиков со всей Америки и Канады. Поразительно, но женщин интересовала история ее любви, их интриговало, что она прожила столько лет одинокой организаторшей свадебных церемоний.

«Это вселяет в меня надежду, – написала одна из них, – что где-то на свете живет и мой суженый».

Другие женщины хотели получить от нее помощь в любовном привороте или просили организовать их свадьбы. Мэй старалась отвечать на все послания, но работы хватало и в «Брайдалбарн», и дома. Как-то морозным вечером, в перерыве между играми, Мартин привез домой две пары фигурных коньков для Мэй и Кайли и стал выводить их кататься на пруд позади строений их хозяйства.

Мэй долгие годы не стояла на коньках. Понимая свою неуклюжесть, она позволила Мартину обнять ее рукой за талию и провезти по льду. Он передвигался, как ветер, быстро и уверенно, крепко держа ее и шепча что-то на ухо, пока она не стала держать равновесие. Запыхавшись, она села на бревно, чтобы посмотреть, как он катается с Кайли. Вопя от радости, Кайли вообще не хотела уходить с катка, и они катались почти всю ночь или, по крайней мере, пока небо не усыпали звезды и температура не опустилась ниже двадцати градусов.

Первая открытка прибыла среди партии рождественских открыток. Сидя за столом, Мэй смотрела из окна на пруд и жалела, что Мартин не дома, а в Монреале, и они не могут вечером снова покататься все вместе на коньках.

– Это тебе. – Тобин положила открытку на стол Мэй.

– От кого? – спросила Мэй.

– Что-то таинственное, – объяснила Тобин. – Мне не следовало читать, но я не удержалась.

Мэй долго не могла оторвать глаз от открытки. Сердце бешено колотилось. На открытке было изображено озеро в летний день, а текст гласил:

«Береги его».

Подписи не стояло. Адресована она была лично ей, а на почтовом штемпеле значилось: Эстония, штат Нью-Йорк.

– Кто это из Эстонии? – поинтересовалась Тобин.

Мэй поняла: Серж Картье. Там находится его тюрьма.

Она читала об этом достаточно часто. Ей хотелось все рассказать Тобин, но, помня, об отношении Мартина к отцу, Мэй никогда не говорила на эту тему с Тобин, и это же остановило ее и теперь.

– Не знаю, – сказала Мэй, краснея от собственной лжи.

Желание выговориться давило ей грудь. Тобин так и осталась стоять рядом, с напряженным и оскорбленным выражением на лице. Они действительно отдалились друг от друга за эти последние месяцы. Мэй открыла было рот, чтобы заговорить, но так и не смогла решиться. Когда Тобин все-таки возвратилась к работе, Мэй положила открытку к себе в сумку.

На дне сумки Мэй увидела синюю тетрадь, ее дневник с записями видений и сновидений Кайли. Начиная с лета она не общалась с доктором Уитпеном, да и записывать в дневник было нечего. Никаких видений или снов про ангелов, никаких вопросов о Натали.

Но, коснувшись дневника, Мэй вспомнила, что говорил доктор Уитпен о завесе: Кайли могла видеть через нее, и, возможно, она потянулась к Мартину в какой-то связи с его отцом и дочерью. Засунув тетрадь поглубже в сумку Мэй закрыла застежку-молнию.

Мэй не показала Мартину открытку, но до конца отогнать мысли об этом странном послании так и не смогла.

Как-то в декабре, после игры, в которой «Брюинзы» проиграли на своем поле «Рейнджерсам», они с Мартином выезжали из гаража для игроков. Узнав его черный «порше», болельщики рванулись к нему, чтобы получить автографы на своих программках. Мартин опустил окно со своей стороны, чтобы раздать автографы. Чаще к нему подходили отцы с детьми, но Мэй заметила и несколько красоток, держащихся группкой. Мартин молча подписывал программки, не меняя сурового выражения лица.

Даже после того как они отъехали, он не заговорил. Мэй уже понимала, что иным после проигрыша он быть не может. Он мысленно анализировал всю игру, просматривал свои ошибки, раздумывал над тем, как мог их избе жать. Бостон был украшен в честь Рождества, повсюду светились белые огоньки, и, несмотря на подавленное состояние Мартина, Мэй чувствовала, как у нее поднимается настроение.

– Наши первые рождественские каникулы вместе, – заметила она.

– По-прежнему никаких сожалений по поводу отъезда из Блэк-Холла? – уточнил он.

– Нет, мне полюбился твой… наш дом, – поправилась она. – Я могу делать большую часть работы здесь и раза два в неделю съездить туда и обратно. Это меня не утомит.

– Хорошо, – сказал он, положив ее руку к себе на колено и прикрыв своей. – Не хотелось бы, чтобы ты передумала. Но и не хочу, чтобы слишком сильно тосковала по тетушке и Тобин.

– Мартин, кстати о семье, – решилась она.

Она держала в руках сумку, которая жгла ей руки, со своим дневником и открыткой Сержа в нем. – Я бы хотела встретиться с твоим отцом.

Он ничего не ответил. Они подъехали к перекрестку, и Мартин остановился на красный свет, но светофор давно переключился на зеленый, а он все еще не начинал движение. Водитель в автомобиле позади них засигналил, и Мартин нажал на газ.

– Нет, Мэй, – сказал он, все еще наблюдая в зеркале заднего вида за идущим следом автомобилем.

– Он – твой отец. Я знаю, что он натворил, но он стар. Он в тюрьме, в полном одиночестве, и я думаю…

– Ты не знаешь его.

– Но я хотела бы с ним познакомиться.

Теория доктора Уитпена не работала.

– Ты не знаешь его, – снова произнес Мартин.

Они выписывали зигзаги по старинным мощеным булыжником улочкам с домами из красного кирпича и остановились перед их домом на Марлибоун-сквер. Красивый старый кирпичный дом в колониальном стиле, со сверкающим белым орнаментом и черными ставнями. Мэй сделала венок для парадной двери, и они с тетушкой Энид сплели длинную лавровую гирлянду. Тетушка Энид и сейчас была в доме, она приехала на несколько дней по сидеть с Кайли.

– Послушай меня, – заговорил Мартин, протерев глаза.

Подавленный, вымотанный до предела игрой. Плотно сжатые челюсти, нахмуренные брови.

– Ты думаешь, что все люди вокруг хорошие и справедливые. Таким ты видишь этот мир, Мэй. И я люблю тебя за это.

– Я знаю, что люди делают ошибки.

– Да, ошибки бывают всевозможных форм и размеров, – сказал Мартин. – Сегодня вечером я не взял пас от Рэя, и это была моя ошибка. Ты считаешь, что, не поцеловав своего отца на прощание, ты совершила ошибку. Я так не считаю, но ты думаешь именно так. Ошибки моего отца были совсем иного рода.