Рецепт исцеления планеты: уроки из церемонии американских индейцев

Завершить эту книгу мне хотелось бы рассказом о переживании глубинного исцеления и преображения, имевшем место много лет назад в группе людей, с которыми я разделял холотропное состояние сознания. Хотя с тех пор минуло почти четверть века, всякий раз, когда я вспоминаю и рассказываю об этом переживании, у меня на глазах выступают слезы. Это событие не только показало мне глубину проблем, с которыми мы сталкиваемся в нашем мире, где ненависть веками переходила из поколения в поколение, но и дало надежду и уверенность, что мы можем избавиться от этого проклятия и растворить границы, отделяющие нас друг от друга.

Приехав в 1967 году в Соединенные Штаты, я участвовал в исследованиях потенциала психоделической терапии, которые проводились Мерилендским центром психиатрических исследований и финансировались правительством. Одним из наших проектов была тренировочная программа для специалистов в области душевного здоровья. Она дала нам возможность провести, в образовательных целях, до трех сеансов с высокой дозой ЛСД, в которых участвовали психиатры, психологи и социальные работники. Одним из участников этой программы был Кеннет Годфри, психиатр, работавший в больнице для ветеранов в Топеке, Канзас. Все три его сеанса прошли под моим наблюдением, и мы стали очень близкими друзьями.

Еще в Чехословакии я читал о Церкви американских индейцев, синкретической религии, соединяющей в себе индейские и христианские элементы и использующей в качестве причастия мексиканский психоделический кактус пейот (мескал). Мне показалось очень интересным самому принять участие в такой церемонии, ибо это дало бы мне возможность сравнить терапевтическое использование психоделиков с ритуальным. Приехав в США, я долго искал такую возможность, но, увы, безуспешно. И вот оказалось, что Кен и его жена имели индейские корни, а также хорошие связи со своим народом. После третьего сеанса я на прощание спросил Кена, не поможет ли он мне принять участие в ритуальной церемонии, и он сказал, что попытается. Несколько дней спустя Кен позвонил мне и сказал, что его близкий друг приглашает меня и еще нескольких сотрудников участвовать в церемонии индейцев патаватоме.

В следующий уикенд мы впятером прилетели из Балтимора в Топеку, Канзас. В группу входили наш музыкальный терапевт Хелен Бонни, ее сестра, психоделический терапевт Боб Лихи, профессор религиоведения Уолтер Хустон Кларк и я сам. В аэропорту Топеки мы взяли напрокат машину и отправились в глубину канзасских прерий. Там в степи стояло несколько типи: здесь-то и состоится обряд. Солнце садилось, индейцы готовились начать церемонию. Прежде чем присоединиться к церемонии, мы должны были получить разрешение других участников, все они были американскими индейцами. Процедура чем-то напоминала обвинительный процесс.

Вспоминая историю своих страданий, индейцы яростно обвиняли белых завоевателей, вторгшихся в Америку. Они говорили о геноциде американских индейцев, о насилии над женщинами, об экспроприации их исконных земель, о бессмысленном истреблении бизонов и о многом другом. Час-другой продолжался этот бурный обмен мнениями, наконец эмоции утихли, и индейцы один за другим приняли нас в свою церемонию. В итоге остался только один человек — высокий угрюмый мужчина, — который категорически возражал против нашего присутствия. Его ненависть к белым не знала предела. Прошло много времени, прежде чем он все же согласился, чтобы мы присоединились к группе: его с большим трудом уговорили собственные соплеменники, недовольные такой задержкой церемонии.

Наконец все уладилось (по крайней мере внешне), и мы расположились в большом типи. Разожгли костер, и священный ритуал начался. Мы отведали «шишек» мескола и начали передавать друг другу бубен и колотушку. Согласно обычаю американских индейцев, каждый, кто держал бубен с колотушкой, мог спеть песню или сделать высказывание, а мог и молча передать их дальше. Человек, который так настойчиво сопротивлялся нашему участию в церемонии, сидел прямо напротив меня. Было ясно, что на самом деле он не хотел раскрываться перед нами, и каждый раз, когда бубен с колотушкой переходил к нему в руки, он с негодованием передавал их дальше по кругу. Под воздействием мескала мое восприятие окружающей обстановки резко обострилось. Этот человек стал больным местом в моем мире, и я обнаружил, что вид его причинял мне растущую боль. Казалось, его глаза излучали ненависть, которая наполняла весь типи.

Наступало утро, и прямо перед рассветом мы в последний раз пустили по кругу бубен с колотушкой. Каждый сказал несколько слов, подводя итог переживаниям и впечатлениям ночи. Особенно длинной и эмоциональной была речь Уолтера Хустона Кларка. Он выразил глубокую признательность друзьям-индейцам, разделившим с нами свою чудесную церемонию. Уолтер особо подчеркнул, что они приняли нас, несмотря на все, что мы причинили: вторглись на их земли, убивали их людей, насиловали их женщин и истребляли бизонов. Не помню точно, в каком контексте, но где-то в своей речи он упомянул и меня, «Стэна, находящегося вдали от своей родины, от своей родной Чехословакии».

Когда Уолтер упомянул о Чехословакии, человека, который всю ночь негодовал по поводу нашего присутствия, вдруг охватило какое-то странное беспокойство. Он встал, пересек типи и пал передо мной ниц. Он уткнулся лицом в мои колени и громко зарыдал. Минут через двадцать он успокоился, вернулся на свое место и заговорил. Он объяснил, что вечером перед церемонией видел всех нас как «бледнолицых», автоматически считая врагами индейцев. Однако, услышав замечание Уолтера, он понял, что я, уроженец Чехословакии, никоим образом не причастен к трагедии его народа и его ненависть ко мне во время священной церемонии была неоправданной.

Этот человек определенно был глубоко опечален и огорчен. После первого заявления последовало долгое молчание, во время которого в нем шла внутренняя борьба. Было ясно, что сейчас произойдет что-то еще, и в конце концов он рассказал нам остальную свою историю. Во время второй мировой войны его призвали в ВВС США, и за несколько дней до окончания войны он лично участвовал в нелепом и ненужном налете на чехословацкий город Пльзень, известный своим пивом и автомобильным заводом. Не только его ненависть ко мне была неоправданной, но и роли наши были совершенно противоположными: он был мучителем, а я — жертвой. Он вторгся в мою страну и убивал мой народ. Это открытие было для него невыносимо.

Когда я заверил этого человека, что не питаю к нему никаких враждебных чувств, случилось нечто весьма примечательное. Он подошел к моим четверым друзьям из Балтимора (они все были американцами), извинился за свое поведение до и во время церемонии и сказал, что этот эпизод помог ему понять, что если все мы будем ненавидеть друг друга за дела, совершенные нашими предками, то у мира не останется никакой надежды. Он осознал и то, что нельзя огульно судить о людях, принадлежащих различным расам, национальностям и культурам. О людях нужно судить, основываясь не на том, к какой группе они принадлежат, а на том, кто они сами.

Его речь была достойным продолжением знаменитого письма вождя племени, обитавшего на территории нынешнего Сиэтла, европейским колонизаторам. Он завершил ее следующими словами: «Вы не враги мне, вы братья и сестры. Вы ничего не сделали ни мне, ни моим людям. Все это дела минувших дней и жизней наших предков. В то время я мог бы действительно быть на другой стороне. Мы все дети Великого Духа, все принадлежим Матери-Земле. Наша планета в великой опасности, и если мы будем таить старые обиды и не станем работать вместе, то все погибнем».