– Это верные слова, Тимур.

Хозяин шатра разочарованно кивнул:

– Но теперь я с горечью вижу, что доказательства дружбы необходимы.

Хуссейн смущенно покашлял, как человек, ставший причиной чьего-то разочарования.

– Ты шел ко мне, Хуссейн, чтобы обвинить меня в том, что я совершил преступление против нашего союза, против нашей давнишней дружбы, я же припас и сейчас предъявлю тебе доказательство того, что мое отношение к тебе не изменилось. Что я по-прежнему верен всему сказанному и всему сделанному совместно.

– Доказательство?

Тимур позвал слугу, тот позвал Байсункара, Байсункар послал стражников, и те привели в шатер одноглазого купца, тайного посланца Кейхосроу, владельца Хуталляна.

Когда тот притерпелся к полумраку, царившему в шатре, и увидел, кто перед ним находится, то с глухим стоном рухнул на пол.

Хуссейн, повернувшись к Тимуру, спросил:

– Кто это?

– Он сейчас сам скажет.

Один из стражников ударил древком копья лежащего в копчик, тот глухо простонал, но остался в прежней позе.

– Поднимите его! – велел Тимур.

Двое дюжих воинов схватили купца за плечи, оторвали от ковра.

– Подведите его поближе, эмиру Хуссейну плохо видно.

Хуссейн, наклонившись вперед, внимательно всматривался в лицо перепуганного человека.

– Может быть, тебе легче будет его узнать, когда я сообщу тебе, откуда он прибыл?

– Так откуда?

Хуссейн не отрывал взгляда от того, кто трясся перед ним и истекал потом ужаса.

– Из Хуталляна.

Злейший враг владетельного Кейхосроу на мгновение повернулся к Тимуру, потом снова обратился внимательным, даже можно сказать, пронизывающим взглядом в одноглазого.

– Это правда?

Тот молчал.

– Говори же! Молчание тебя не спасет. Если я решу, что тебя надо убить, тебя убьют и молчащим.

Но одноглазый продолжал беззвучно висеть на руках стражников.

– Я знаю много способов развязывать людям языки, и, клянусь Всевидящим и Всемогущим, я познакомлю тебя со всеми этими способами. Ты хуталлянец?

Купец едва слышно проскрипел:

– Да…

Хуссейн закрыл глаза и шумно втянул воздух широко раздутыми ноздрями.

– Мне рассказывали, что в казни моего отца участвовал один одноглазый хуталлянец.

Купец визгливо закричал:

– Это был не я, я потерял глаз только в прошлом году, клянусь всем тем, что ты считаешь святым, хазрет!

Хуссейн мрачно усмехнулся:

– Не важно, когда ты потерял глаз. Важно, что мой отец предательски убит. Важно то, что он убит хуталлянцами, важно то, что среди них был одноглазый.

Купец забился в руках стражников.

Хуссейн снова повернулся к Тимуру:

– Ты отдашь мне его?

Тот кивнул:

– Но с одним условием.

– С каким еще условием? – стал возвышать голос Хуссейн, радуясь возможности раздуть затихшую было ссору.

– Я хочу, чтоб ты выслушал до конца историю этого человека, брат.

– Хорошо, только если для этого не понадобится тысяча и одна ночь.

Тимур, не державший при себе певцов и рассказчиков, не слышавший никогда о хитростях красавицы Шахерезады, не понял, конечно, что имеет в виду названый брат, но сообразил, что в словах его заключена какая-то ирония. Заключена так заключена, он решил не обращать внимания на нее.

– Помимо того что этот кривой посланец Кейхосроу похож на того негодяя, что участвовал в казни твоего отца, он еще и тайный вестник.

– Что ты имеешь в виду?

– Он прибыл ко мне с известием от своего господина, что ты, мой брат и союзник, готовишь против меня какое-то злое дело.

Хуссейн опешил:

– Я?!

– Вот именно.

– Но это же…

Тимур успокаивающе поднял искалеченную руку:

– Не трудись, брат, опровергать то, что заслуживает лишь презрения. Я не поверил ни единому слову, изошедшему из этих змеиных уст, и в доказательство того, что это так, я отдаю тебе этого человека, пытавшегося воткнуть между нами отравленный наконечник недоверия.

Тимур специально говорил эти слова в присутствии стражников. Он знал, что к вечеру красочный рассказ о проявленном им благородстве разнесется по становищу.

Хуссейн молчал. И его можно было понять, что тут скажешь! Попал в неприятную ситуацию. Шел обличать человека, а попал под град его благородных поступков. Понимая, что в этой ситуации слова не помогут, Хуссейн просто обнял своего названого брата и молча вышел.

Он был зол на племянника.

Ему было стыдно за свою неблагородную подозрительность.

Войдя под своды своего шатра, он велел позвать к себе Масуд-бека.

Тот явился тотчас.

Эмир неприязненно посмотрел на него. Племянник сразу почувствовал, что дядя гневается. Впрочем, для того, чтобы сделать подобный вывод, не нужно было слишком напрягаться, все было написано на лице эмира.

Несмотря на свою молодость, Масуд-бек обладал уже большим и своеобразным житейским опытом. Он, например, знал, что когда тебя собираются обличать, начинай первым, и начинай с насмешек. И он начал:

– У таджиков есть поговорка – ушел с одним богом, вернулся с другим.

Хуссейн поморщился:

– Не люблю таджиков. Что мне в их поговорках?

– Таджики – народ старинный, много своей мудрости нажили и чужой насобирали.

– Пускай себе наживают и дальше, а я привык своим умом жить, так и впредь предполагаю делать.

Масуд-бек вежливо, даже самоуничижительно поклонился. Опять-таки опыт подсказывал ему такое поведение. Когда собираешься дерзить, внешне выражай при этом полную покорность.

– Хорошо, если своим…

– Что-о?! – постепенно зверея, стал возвышать голос Хуссейн. Масуд-бек знал, что ему надо сказать все нужные слова до того, как дядя впадет в настоящую ярость.

– Я хотел сказать, что если бы вы жили своим умом, то дела ваши процветали бы. Но, судя по всему, вы опять решили жить умом вашего младшего брата.

С этими словами Масуд-бек пал на ковер и распластался на нем. Эмир любил, когда ему таким образом выражали почтение, тем более люди, которые имели право этого не делать.

– Встань, Масуд-бек, и объясни свои дерзкие слова.

Ни с первого, ни со второго предложения племянник не встал, лишь дождавшись третьего, позволил себе это сделать. Приняв же положение, более подобающее его имени, сказал: