Гус показал ему татуировку на руке, сжав кулак так, что кожа между большим и указательным пальцами вздулась. Там были три черных кружка.

– Смотри, как на вывеске твоего магазина.

– Три шара – древний символ ломбарда. Но у твоей татуировки другое значение.

– Бандитский символ, – сказал Гус, откидываясь спиной к стене. – Означает – вор.

– Но ты никогда не воровал у меня.

– Во всяком случае, ты меня не ловил, – улыбнулся Гус.

Сетракян посмотрел на брюки Гуса, оглядел дыры, прожженные на черной материи.

– Я слышал, ты убил человека.

Улыбка Гуса исчезла.

– Он тебя не ранил? У тебя на лице ссадина. Это ты получил от полицейских?

Теперь Гус смотрел на него как на полицейского стукача.

– Тебе-то что до этого?

– Ты видел, что у него во рту?

Глаза Гуса широко открылись. Старик наклонился вперед, словно собрался молиться.

– Что ты об этом знаешь? – прошептал Гус.

– Знаю, – сказал старик, не поднимая головы. – Это чума, которая обрушилась на город. А скоро в беде будет весь мир.

– Никакая это не чума. Просто какой-то сумасшедший псих с… с гребаным языком, торчащим из его… – Гус понял, как нелепо звучат его слова. – Так что это было, мать твою?

– Ты дрался с мертвецом, пораженным заразной болезнью.

Гус вспомнил глаза толстяка, пустые и голодные.

– Он что, типа pinche[69]зомби, что ли?

– Лучше подумай о нем как о человеке в черном плаще. С клыками. С забавным акцентом. – Он повернул голову к Гусу, чтобы тот лучше его слышал. – А теперь убери плащ и клыки. Убери забавный акцент. Вообще убери все забавное, с ним связанное.

Гус жадно ловил каждое слово. Ему очень надо было все узнать. Эта мрачная интонация в голосе старика, этот тщательно скрываемый страх – они были просто заразительны.

– Послушай, что я тебе скажу, – продолжал старик. – Этот твой друг… Он заражен. Можно сказать, укушен.

Гус посмотрел на недвижного Феликса.

– Нет. Да нет же! Он просто… Это копы. Они сильно ему врезали.

– Он меняется. Он во власти того, чего ты даже представить себе не можешь. Эта болезнь превращает людей в нелюдей. Он тебе больше не друг. Он – обращенный…

Гус вспомнил толстяка, надвинувшегося на Феликса, его объятья, его рот у шеи Феликса. И выражение лица Феликса – взгляд ужаса и… благоговения.

– Ты чувствуешь, какой он горячий? В его теле сейчас происходят катастрофические изменения. Они требуют огромных затрат энергии. В нем развивается система паразитных органов, которая будет лучше соответствовать его новому бытию. Он преображается в организм, питающийся совсем по-другому. Это занимает от двенадцати до тридцати шести часов с момента заражения. Скоро, скорее всего этой ночью, он встанет. Почувствует жажду. И не остановится ни перед чем, чтобы ее утолить.

Гус как завороженный смотрел на старика.

– Ты любишь своего друга? – спросил Сетракян.

– Что? – вскинулся Гус.

– Под любовью я понимаю честь, уважение. Если ты любишь своего друга… ты уничтожишь его до того, как он полностью переродится.

Глаза Гуса потемнели.

– Уничтожу его?

– Ты должен убить его. Иначе он обратит тебя.

Гус медленно покачал головой.

– Но… если ты говоришь, что он уже мертв… как я могу его убить?

– Есть способы, – ответил Сетракян. – Как ты убил того, кто напал на тебя?

– Ножом. Хрень, которая лезла из его рта… Я отрезал это дерьмо.

– Полоснул по шее?

Гус кивнул.

– И это тоже. Потом его раздавил пикап, он-то и довершил дело.

– Отделить голову от туловища – вернейший способ. Срабатывает и солнечный свет… прямой солнечный свет. Имеются и другие, более древние методы.

Гус посмотрел на Феликса. Тот лежал, не шевелясь. Едва дышал.

– Почему никто не знает об этом? – Гус повернулся к Сетракяну, размышляя, кто из них двоих сошел с ума. – Кто ты такой, старик, на самом-то деле?

– Элисальде! Торрес!

Гус так увлекся разговором, что не заметил, как в камеру вошли копы. Заслышав свою и Феликса фамилии, он поднял голову и увидел четырех полицейских в латексных перчатках, с дубинками на изготовку – на случай, если начнется драка. Гуса поставили на ноги, прежде чем он понял, что происходит.

Полицейские похлопали Феликса по плечу, шлепнули несколько раз по колену. Когда он не отреагировал, копы подняли парня, подсунув под него руки, и потащили за собой. Ноги Феликса волочились по полу.

– Пожалуйста, послушайте. – Сетракян тоже поднялся. – Этот человек… Он болен. У него опасная болезнь. Очень заразная.

– Именно поэтому мы и в перчатках, папаша, – ответил один из полицейских. Они уже заломили безвольные руки Феликса, протаскивая его в дверной проем. – Постоянно имеем дело с венериками да спидоносцами.

– Его нужно отделить от остальных, – гнул свое Сетракян. – Вы меня слышите? Заприте его отдельно.

– Не волнуйся, папаша. Убийцам мы всегда предлагаем первоклассное обслуживание.

Гус не отрывал глаз от старика, пока перед его носом не захлопнулась дверь камеры. Подхватив Гуса под руки, копы повели его прочь по коридору.

Вот какой была спальня великого человека.

Параметры воздуха в ней постоянно контролировались и поддерживались автоматически. Тонкие изменения всегда можно было внести с маленького пульта, находившегося на расстоянии вытянутой руки Палмера. Увлажнители воздуха шелестели в полном согласии с тихим, мерным гудением ионизатора и шепотом системы фильтрации, по-матерински напевая нежную колыбельную.

«Каждый человек должен ночью возвращаться в матку, – думал Элдрич Палмер. – И спать как младенец».

До сумерек оставалось еще много часов, но он уже с нетерпением ожидал прихода ночи. Все пришло в движение – штамм распространялся по Нью-Йорку с экспоненциальной скоростью, каждую ночь число зараженных удваивалось. Ни один финансовый успех, а таких в его жизни хватало, не доставлял Палмеру большей радости, чем удачное начало этого гигантского предприятия.

Коротко звякнул телефон на ночном столике, замигала лампочка. На этот аппарат звонки проходили лишь с одобрения его няньки и помощника, господина Фицуильяма, человека чрезвычайно проницательного, мудрого и преданного.

– Добрый день, сэр.