Нередко помогал, чем мог, бедным, но делал это тайно и запрещал говорить об этом. Вообще имел вид внушительный, сосредоточенный в самом себе, как бы замкнутый. Это происходило, конечно, от влияния иезуитского воспитания. На самом деле Круковский был весьма добрый и сострадательной души человек».

Когда Феликс Антонович не был в походах, то всю свою деятельность посвящал на обозрение войска во всех его отношениях: осматривал устраиваемые станицы на передовых линиях, инспектировал войска, входил по станицам во все тонкости административного управления и пр. Такие смотры «он делал, – по словам генерала Попко, – без всяких приготовлений, врасплох, не терпел встреч и проводов, совершал объезды запросто и по большей части верхом, не пропускал осмотреть засеянное поле и скошенный луг, сворачивал в сторону, чтобы взглянуть поближе на станичное стадо, и если в станице встречал хату неприглядную, неподдержанную, заходил в нее и расспрашивал хозяина о житье-бытье. Чаще, разумеется, представлялась ему хозяйка с ребятишками мал-мала меньше. На вопрос: где же хозяин? следовал ответ: да в сотне, мой кормилец, вот уж беспеременно четвертый годочек. Атаман находил, что кормилец слишком уж там замешкался, и предлагал станичным старикам послать ему смену, что исполнялось беспрепятственно при тогдашнем общинном отбывании военной повинности в станицах, способных отвечать на все случайности бытовой жизни, неуловимые для самой предусмотрительной регламентации».

Но особенно ревностным и неустрашимым деятелем был генерал Круковский на военном поле и в делах. Вот как характеризует его с этой стороны И. Д. Попко. «Посты кордонной линии, – говорит этот последний, – Круковский объезжал всегда верхом и в сопровождении одного, а много – двух казаков. В самых опасных местах, в закрытых и пересеченных захолустьях линии, – как например, в верховьях Кубани, где отчаянно держались и каждый день грызлись посты Ямановский, Хумаринский и т. п., – он не брал конвоя и собственной особой давал пример, как казаку молодцу пробираться в одиночку по таким местам, где за каждым кустом сидит опасность. Если случалось ему заприметить хищническую партию, готовую заступить ему дорогу (а это случалось не раз), он не изменял своего направления, не прибавлял и не убавлял поводьев, приказывал ехавшему за ним казаку держать дистанцию и, к общему удивлению, невредимо достигал цели своего следования. По рассказам очевидцев, ни одна черта в его лице не изменялась в подобные минуты. То правда, должно быть, что для всякого военного человека отмечена в книге судеб последняя страница, где написано: конец и Богу слава, – и пока не откроется эта последняя страница, всякая гроза и опасность – как с гуся вода. Когда Круковский командовал хоперцами, боевых тревог на линии было особенно много: тогда посланцы Шамиля поджигали закубанских горцев, и даже мирных поднимали против казачьих постов и станиц, пуще всего им ненавистных. Так, конечно, много опасностей пронеслось над головой Круковского, много раз шел он навстречу смерти, – и она от него сторонилась. В кордонной службе он был чрезвычайно подвижен, – не пропускал ни одной побежки на тревогу. У него было общее с постовыми казаками правило: и день и ночь держать коня в седле, где бы он ни находился А как кавказский неприятель никогда не говорил: “иду на вас”, то приходилось ему побывать и в тех крайних положениях, когда горсть казаков, поскакав ночью на неизвестного неприятеля, сталкивалась на рассвете с громадным сборищем и, за неимением другого способа отступления, кроме бегства, предпочитала спешиться и драться за каким-нибудь прикрытием не на живот – на смерть. Достоверные люди утверждают, что в подобных случаях Круковский оставался в седле, весь открытый неприятельским пулям, и когда его убеждали сойти с коня, он говорил спокойно, что так ему виднее следить за намерениями противников. Так именно держал он себя в достопамятном бою под станицей Бекешевской, на которую утром 2-го мая 1843 года обрушилось трехтысячное сборище горцев. Он прискакал на выручку с четырьмя сотнями хоперцев, сделав переход в темную и дождливую весеннюю ночь около сорока верст. Неприятель бросился на него, не допуская до станицы, отчаянно защищаемой стариками да хлопцами, и готов был задавить его своим многолюдством. Он спешился и бился более двух часов; когда же подоспела помощь и горцы пошли наутек, он пылким преследованием навел на них такую непонятную панику, что эти люди неробкого десятка, лихие закубанские наездники, сами помогали своему поражению, малодушно убивая из пистолетов своих, опешивших в бою, товарищей, которые хватались за хвосты их лошадей и за стремена, чтобы убежать от плена. Тогда была подобрана с поля битвы не одна сотня убитых и тяжело раненных горцев, а казаки купили победу не слишком дорого».

Личная храбрость и вообще выдающиеся военные способности создали Ф. А. Круковскому в среде казаков и солдат репутацию отличного военного начальника. По станицам и теперь еще распеваются казачьи песни про подвиги Круковского и в особенности о геройской его смерти. По словам одной из этих песен, Круковский, «отъезжая от Старполи» в «отряд чеченский», все имение свое раздарил, предчувствуя близкую смерть. Предчувствие это сбылось так, как «будто Бог с ним говорил».

Князь Георгий Романович Эристов 2-й

генерал-майор, наказной атаман Кавказского линейного казачьего войска с 18 февраля 1852 года по 15 мая 1855 года

Георгий Романович Эристов происходил из рода грузинских князей Тифлисской губернии, родился 12 февраля 1812 года и первоначальное образование получил в благородном училище в г. Тифлисе, а дальнейшее – в школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров.

В службу вступил князь Эристов в Финляндский полк унтер-офицером лейб-гвардии в 1829 году; еще до производства в первый офицерский чин князь Эристов участвовал в различных военных действиях и выказал достойное его звания мужество, за что и был награжден различными знаками отличия. Так, в 1831 году, участвуя в польском походе, за отличие в делах против мятежников был награжден военным орденом св. Георгия и вскоре затем в том же году получил орден св. Анны 4 ст. с надписью «за храбрость»; в 1832 году за такое же отличие удостоился награждения орденом св. Анны 3 ст. с бантом и после этого в 1833 году произведен в поручики и переведен в Архангело-Городский батальон, из которого в 1835 году переведен в Ахтырский гусарский полк и в 1836 году произведен штабс-ротмистром. В 1840 году, отличившись в делах с горцами, удостоился ордена св. Владимира 4 ст. с бантом, после чего переименован капитаном и перевелся в Нижегеродский драгунский полк, в 1842 году за усердную службу объявлено ему именное Высочайшее благоволение, в том же году награжден орденом св. Станислава 2 ст. и назначен командующим Горским линейным казачьим полком с зачислением по