давно известной схеме, но азарт — дело такое. Когда затмевает башку, ничего не попишешь, а братья на азарте играли мастерски.

Все закончилось прозаически и предсказуемо, когда компания Деда распила по шестой. Только слепой бы не заметил, что у Франко последний час на руках всегда старшая комбинация, а Эстебан почти всегда угадывает, когда оппонент блефует. И только идиот не понял бы, что столпившиеся вокруг «посторонние и случайные» зрители с самого начала подают братьям условные знаки.

Франко наложил лапы на банк, однако парень внезапно вскочил, бросая карты.

— Наебщики! — взвыл он.

Сделалось тихо, хоть в «Блевальне» особо шумно никогда и не было.

— Я видал, как ты туза вытащил!

Сделалось еще тише. Франко скрипнул стулом, встал. Альбарец был выше и крупнее незадачливого картежника и источал настоящую угрозу. Эстебан с самодовольной ухмылкой остался сидеть, откинувшись на спинку. Мартин непроизвольно сгорбился и опустил голову к столу, предчувствуя недоброе. Даже Таракан, обычно относившийся к кабацким потасовкам как к развлечению, стушевался и забормотал что-то неразборчивое заплетающимся языком. Гед никак не отреагировал — он уже клевал носом.

— Ты обвиняешь меня? — спокойно спросил Франко. — При свидетелях? А ну-ка, estimados señores, — он поддернул рукава и вскинул руки, — кто-нибудь видит у меня лишнего туза?

Сеньоры забормотали и отрицательно завертели головами. Парень несколько утратил свой запал, но злости в нем только прибавилось.

— Todo es justo, amigo, — сказал Эстебан. Менншинский он знал не хуже брата, но предпочитал демонстрировать свои корни. — Eres solo unperdedor.

— Че сказал? — насторожился парень. — Я нихера не понимаю, чего он лопочет!

— Он сказал, что сегодня не твой день, — пояснил Франко с доброжелательной улыбкой. — Плати — и разойдемся миром.

— Не буду!

Франко прищурился. «Случайные» зрители ощутимо напряглись. Кто-то полез за пазуху.

— Paga, cabrón, о visitaremos a tumamá, — тихо предупредил Эстебан, не вставая со стула.

— Че про маму пизданул, мудила? — процедил парень.

Эстебан выпрямился на стуле. Кто-то сзади крепко взял неудачника за плечо. Дед Мартин тоскливо вздохнул — были брошены слова, за которыми обычно следует поножовщина.

— Tranquilo, Esteban, — примирительно махнул рукой Франко. — Lamadre essagrada. А ты не дерзи, amigo, — взглянул он на парня. — Ты проиграл в честной игре. Зачем садился, если не можешь платить? А если не хочешь, — Франко ухмыльнулся, обводя взглядом толпу зрителей, — пойдем выйдем и потолкуем о карточном долге, а?

Парень опасливо оглянулся. Теперь уже и идиот догадался бы, что «случайные» зрители — поголовно дружки hermanos bastardos. Для убедительности кто-то из них незаметно ткнул острием выкидного ножа под ребро.

— Ладно, ладно, я все понял, — парень поднял руки.

Напряжение за столом несколько спало. Кто-то одобрительно похлопал неудачника по плечу.

— Подавишься когда-нибудь! — посулил он и рванулся, явно почувствовав, что нож больше не грозит. Подхватил полупустую пивную кружку и вышел.

Приятели расступились, пропуская его из-за стола. Франко уселся и жадно сгреб банк.

— Adiós, — бросил он в спину неудачника.

— Вuena suertepara ti, — издевательски помахал ему Эстебан.

Братья склонились друг к другу. Франко сказал что-то вполголоса. Эстебан рассмеялся. Его поддержали всеобщим хохотом.

— Ну вот, — наигранно фыркнул Таракан, — такая развлекуха сорвалась…

Дед покачал седой головой и постучал согнутым пальцем по лбу. Дал знак. Таракан попробовал растолкать уже дрыхнущего за столом Геда, но тот лишь невразумительно промычал сквозь сон. Мартин с Тараканом одновременно махнули рукой, затем Дед наполнил стопки. Они чокнулись и выпили. Без тоста. Просто так. К седьмой стопке особой наливки из «Блевальни» тосты произносить было уже не принято.

Занюхав рукавом и смахнув выступившую слезу, Дед окинул кабак мутным глазом и выискал сидевшего в одиночестве парня-неудачника. Тот как-то разом притих и чах над кружкой выдохшегося, теплого пива.

Мартин встал и нетвердой походкой вышел из кабака отлить. Когда вернулся, то увидел, что за столом братьев идет игра, как будто ничего и не произошло. Играли между собой, на интерес. Парень же молча так и сидел один. Дед почесал затылок, икнул и зигзагами поплелся к Таракану и дрыхнущему Геду.

Но не дошел.

По необъяснимому велению пропито́й души и пьяного сердца завернул к столу парня и грузно сел на лавку напротив него.

— Здоро́во, — дохнул олифой Дед.

Парень поднял голову. Лицо у него было каким-то неприметным, совершенно незапоминающимся. Мартин и по трезвости бы не запомнил — обычный парень из толпы. А вот взгляд… взгляд был каким-то странным. Каким-то птичьим. Хищным. Мартин знал таких людей. Если они оседали в Модере, то надолго в грузчиках не задерживались. Особенно сейчас, когда, по слухам, коллекторов Беделара основательно проредили.

Но сейчас это почему-то Деду в голову не пришло, а потом он уже и не вспомнил.

— Не свезло? — участливо осведомился Мартин.

— Да как тут, сука, свезет с шулерами ху́евыми, — мрачно пробурчал неудачник.

— А шо ж играть сел?

— Так почем я знал-то!

— Э, деревня, — протянул Дед. — То ж Франко с Эстебаном. Все знают.

— Тха, теперь и я буду знать, — невесело усмехнулся парень. — Хер пойму, как так вышло? Ведь чуял же, чуял, драть меня кверху сракой! Так нет же, повелся, подумал, ухватил удачу за вертлявую жопу… Поначалу-то оно ж хорошо шло, а потом… — отмахнулся он и отпил мерзкого пива.

Дед поморщился за него. Выражение «разбавлять мочой» в случае «Блевальни» не всегда бывало фигуральным.

— Тха, хуй с ним! — сплюнул неудачник. — Че проебано и прохуячено — на дело потрачено!

Мартин усмехнулся. Положительно ему нравился этот парень. Дед обернулся на свой стол, где все оставалось без изменений.

— Выпить хошь? — предложил Мартин.

Парень подозрительно уставился на него и чем-то неуловимо сделался похожим на сову или филина.

— Не боись, — расплылся в пьяной улыбке Дед. — Мы карты не одобряем.

— На халяву не привык, — гордо заявил парень.

— Уваж-жаю, — покивал Мартин, источая вонь олифы. — Но у нас третий выбыл, а вдвоем оно как-то не оно… — глубокомысленно заявил он. — Ниче, сочтемса как-нибудь.

— Ну, коль так… — поскреб небритую щеку парень, с отвращением косясь на недопитую кружку. — Пошли, деда.

Таракан встретил нового собутыльника с равнодушием: он уже был у черты, за которой присоединится к Геду. Парень недолго думая уселся на славку с дрыхнущим, с которым садиться не любили. Мартин для проформы поозирался по сторонам в поисках пустой тары, но не нашел. Бесцеремонно взял пустую стопку выбывшего собутыльника, справедливо решив, что она ему больше не понадобится.

— Не побрезгуешь? — осведомился Мартин также для проформы.

— Я не брезгливый, — пожал плечами парень.

— Ага, — отметил Дед, трясущейся рукой наполняя стопки. — Тебя как звать?

— Меня? Допустим, Гансом.

— Тьфу… бабы!.. — заворчал Таракан. — Дурно… ое племя… Ни ума, ни этой… фан… задии… Родуть и родуть… Хуль ты роди́шь, дура, коль ума нету имени прид-думать! Имен как дудто нету других! Каждная «Гансом» назвать норо-ровит… Куда ни плюй: Ганс, Ганс, Ганс, бля, Ганс! На улицу выйдь крикнуть: «Ганс!» — сто рыл обвернется…

Таракан не любил баб. Был чем-то на них сильно обижен. Возможно, хотелось всю жизнь быть Фердинандом-Францем-Иосифом, а матушка распорядилась иначе.

— Ну, стало быть, я — Мартин, — представился Дед, — енто — тож Ганс, а енто… енто… — он наморщил лоб и повернулся к Таракану. — Как Геда звать?

— Гедом, — подсказал Таракан.

— О, — широко улыбнулся Ганс и склонился к спящему. — Шейн цу дир зейн, — проговорил он, заботливо потрепав Геда по плешивой башке.

Мартин не удержался и улыбнулся — уж слишком потешным вышел акцент.

— Ну, значитса, за знакомство, — объявил тост он, когда компания разобрала стопки.

Они выпили. Парень оказался смелым и отчаянным: махнул стопку не глядя. Нелепо выпучил глаза, покраснел и засипел.

— Выдыхай, выдыхай, — подсказал первейшее средство от первой стопки Мартин.

Ганс выдохнул, протяжно и шумно занюхал рукавом куртки, весь скривился и сморщился так, что аж физиономия поплыла, смахнул выступившие слезы.

— Хорошо пошла? — спросил Мартин.

— Аж яйца, сука, съежились… — прохрипел Ганс.

— Особа ресепитура! — гордо наставил палец Дед.

Они поговорили. О разном. О бабах. И о погоде. И о хороших временах. И о всякой пьяной чуши, которую тут же забудешь. Не говорили только о политике — о ней приличные люди даже спьяну не болтают, разве что если хотят набить друг другу морды. Мартину не хотелось — слишком старым он был для мордобоя. После второй говорить стал больше Ганс, а Дед с Тараканом