— Здравствуй, Верочка! Весь день работала в твоей мастерской. Спасибо, что пускаешь.

— Привет! — Вера обменялась с Сашей короткими, вполне приязненными поцелуями. — Галина Васильевна, я вам тысячу раз предлагала: пока вы занимаетесь архивом отца, можете жить в галерее постоянно. Благо есть три гостевые комнаты на втором этаже.

— Спасибо, милая. Может быть, и воспользуюсь.

— Что, Олег? Старая любовь не ржавеет? — насмешливо, но доброжелательно спросила Саша у Олега, склонившегося сначала к руке Галины Васильевны, потом и к ее руке.

Выпрямившись, он только скривил губы в беглой полуулыбке. Многозначительно взглянул на Веру. Она с нежностью посмотрела на него. Оба были похожи на счастливых заговорщиков.

Попрощавшись с Галиной Васильевной и Сашей, они вошли в здание галереи. Посетителей уже не было. Не торопясь прошли по анфиладе залов. Картины, освещенные закатным солнцем, выглядели нарядно и празднично.

— Вот здесь я теперь и живу… — Вера открыла перед Олегом дверь. — Входи, это моя берлога.

— Можешь мне объяснить наконец, что произошло между вами? — оглядев комнату, спросил он.

— А может, тебе пора? — вместо ответа задиристо спросила Вера. — Спасибо, что подвез.

— Ты же только что пригласила меня войти и, что, сразу гонишь?

Он властно притянул ее к себе за плечи и стал со страстью целовать. Вера не сопротивлялась, так же страстно отвечая на поцелуи…

Через полчаса они сидели на низком кожаном диване. Вера полулежала, по-детски подобрав под себя ноги и прижавшись плечом к плечу Олега.

— Я не сказала тебе… в ту нашу первую встречу, что после смерти отца, согласно его воле, каждая из нас получила право выбрать для себя десять отцовских картин. Мою десятку я перетащила сюда.

— Интересно… — Олег еще раз внимательно оглядел полотна, висящие на стенах.

— Что интересно? — Вера повернула голову и взглянула на него.

— Ты знаешь, это именно та десятка, которую выбрал бы и я.

— Вот видишь, — Вера улыбнулась, — мы с тобой во всем совпадаем.

— Во всем, — он с вызовом посмотрел на бывшую жену, — кроме главного: мы не вместе.

Вера крепче прижалась к Олегу.

— А чуть больше полугода назад появилось еще одно завещание отца — как приложение к основному, — продолжила она ровным голосом человека, уже пережившего треволнения, о которых рассказывает. — Это было как гром среди ясного неба! Завещание огласили через четыре с половиной года после его смерти. Такова была его воля. Не буду останавливаться на деталях… Главное, все отцовское живописное наследие — сотни картин, — как я тебе уже говорила, унаследует его сын. Это был удар.

— Удар… для тебя?

— А разве нет? Он получит все, ты понимаешь? Сразу же после своего совершеннолетия. Сейчас ему шестнадцать. Ждать осталось недолго.

— Вера, но ведь твоего отца можно понять, — осторожно начал Олег. — Володя — единственный наследник. Поздний ребенок. Желанный. Вымоленный. Мальчик, наконец.

— А я?! — взвилась Вера, отстраняясь от Олега. — А я кто?! Да, он сын! Но я — дочь! Что это за вечная дискриминация?! Мужской шовинизм! Почему сын всегда дороже дочери?!

— Не всегда…

— Нет, ты ответь! Что это за звериный, племенной, мужской атавизм?!

— Восточный скорее. Азиатский… — Олег вздохнул. — Все мы, русские мужики, — азиаты. Скифы. Отголоски древнего варварского сознания…

— Ах ты ва-а-арвар, оказывается! — Вера снова прижалась к нему.

— А как же! — Олег скорчил «варварскую», чудовищную гримасу.

Вера неожиданно расхохоталась, забыв о недавней гневливой досаде.

— Да, азиаты, варвары… — настаивал Олег. — Сын. Наследник Продолжатель рода.

— У тебя — дочь! — снова взорвалась Вера. — Тоже поздняя! Тоже вымоленная!

— Это правда. Меня восхищает, что ты понимаешь и принимаешь это с редкостным благородством…

— Да ладно! — отмахнулась Вера. — Я полюбила Василису. Но скажи: родись у тебя завтра сын, ты что, будешь любить его больше? И оставишь все, что нажил, ему, а не дочери?

— Нет. Разумеется нет. Поделю поровну. Может, Василисе и больше обломится. Парень сам себе нароет, на то он и парень.

— Вот! — подловила его Вера. — Вот видишь! А мой отец распорядился иначе!

— Он знал, что ты сильная, — возразил Олег. Он обнял ее, погладил по плечам. — А Володька — слаб и незащищен. На его маман-истеричку надежды никакой. Значит, надо поддержать парня.

— Все равно он меня ранил! — горько прошептала Вера. — Я же всю жизнь положила на него, на его картины!.. — В ее глазах блеснули слезы. — На галерею эту… как ты выразился, «Третьяковку гребаную».

— Извини, я тогда погорячился, был не прав.

— Прав, не прав — кому судить…

— В общем, мать не может тебе простить, что…

— Того, что я вычеркнула отца из своей памяти! — резко, почти с детской максималистской обидой закончила Вера. — Я видеть не могу эти картины! Теперь все дела в галерее ведет Галина Васильевна. Андрей помогает ей. Я им позволила. Я их пустила.

— Значит, Галина Васильевна сильнее тебя, — резюмировал Олег. — Иваницкий ведь и ее обделил при разделе наследства. А она продолжает заниматься его делами. Она любит его. Она простила его.

— А я не прощаю! — запальчиво отрубила Вера.

Они замолчали.

— А меня ты прощаешь? — решившись, спросил Олег.

Вера подняла на него мокрое от слез лицо. Ее глаза сказали Олегу больше, чем слова:

— Ты же знаешь. Я тебе все простила. Я люблю тебя.

Их губы снова слились в долгом поцелуе.

* * *

— Лизонька, здравствуй… — приветливо начала Анна Федоровна. — Двадцать четвертого в Белом зале Дома кино премьера фильма про Володю. Начало в девятнадцать часов. В фойе будет небольшая выставка его работ. Приходите. Буду рада вас повидать… Что?.. Читала ли я сегодняшний «Утренний курьер»?.. — Ее лицо стало непроницаемым, голос — ледяным: — Нет, Лиза. Я бульварных газет не читаю. И тебе не советую. Для людей нашего круга это как минимум неприлично.

Она бросила трубку. Скомкала лежавшую перед ней газету, бросила на ковер и ударом ноги отшвырнула в сторону. Быстро пересекла гостиную, подошла к старинному буфету красного дерева и открыла дверцы. Красивые разномастные бутылки с супердорогой, раритетной выпивкой маняще поблескивали в полутьме. Анна Федоровна постояла минуту-другую, борясь с соблазном, и, победив его, решительно захлопнула дверцы.

Кто-то тихо кашлянул. Анна Федоровна резко обернулась. В дверях гостиной стояли Галина Васильевна и Саша. Распухшее от слез лицо хозяйки поразило их.

— Анночка, — осторожно начала Галина Васильевна, — извини, что мы без звонка…

Анна Федоровна была смущена. По ее лицу было видно, как в ней борются два взаимоисключающих желания: сохранить хорошую мину при плохой игре и поделиться своей бедой. Поняв это, Галина Васильевна сделала первый шаг. Избегая смотреть Анне Федоровне в лицо, чтобы не смутить еще больше, она очень