– Конечно, глупо, – тут же заверил его Сергей, призванный, как третейский судья, разрешить сомнения. – Ты, Голец, думаешь, что один такой неверный? Вот сколько раз ты с ней переспал?

– Нисколько, – признался Анатолий, а потом сам себя поправил: – Точнее – один. Только не до конца…

– Это как это «не до конца»? – опешил его товарищ и с изумлением уставился на Гольцова: – Можно не доесть, можно не допить, но как бабу можно не дотрахнуть, этого, брат, я не понимаю! Ты того? Не смог, что ли?

– Да при чем тут это? – возмутился Анатолий. – Мы семьями дружим, обстоятельства так сложились.

– Ну тогда это ты зря, – осуждающе произнес Сергей: – Хуже нет в собственной квартире пакостить. Денег, что ли, на гостиницу нет? Ты любую газету открой, там объявления: «Сдаю квартиру почасово…»

– Да ну, – решительно замотал головой Гольцов. – Мне как-то брезгливо…

– Брезгливо, говоришь? – с какой-то странной интонацией уточнил друг детства и, поморщившись, добавил: – Сидел бы ты тогда возле своей Аньки, Голец, и не лез бы в чужую койку. Ты ж все равно не сможешь!

– Смогу!

– Смочь-то сможешь. Только как потом жить будешь?!

– Ты же сам говорил, не я один такой, – поймал товарища на слове Анатолий.

– Говорил, – подтвердил Сергей. – Но я бы ради одного раза рисковать не стал, тем более с подругой жены. Да и потом, тебя же Анька с ходу спалит, у тебя ж на роже все написано!

– А у тебя не написано?! – разозлился Гольцов и швырнул в товарища диванной подушкой.

– У меня рожа наглая, – увернулся Сергей и с гордостью заявил: – Хоть через детектор пропускай, глазом не моргну. Пойдем-ка, Голец, лучше выпьем с тобой на бережок. Все лучше, чем семью рушить.

– Нет, Серега, не уговаривай. Я вчера так принял, что сегодня на работу не пошел.

– А тебе че? Ты начальник, сам себя назначил, сам себя уволил.

– А то ты не знаешь, какой надо мной начальник?!

– Анька-то? – усмехнулся Сергей. – Да ради такого начальника я б знаешь что?

– Что? – Гольцову не очень понравился тот пыл, с которым говорил его школьный товарищ.

– Я б все. Просто ты живешь и не понимаешь, как тебе повезло.

– А ты понимаешь, как мне повезло?

– Я? Понимаю… И потом, вот что я тебе скажу: не умеешь – не суйся. Это дело любить надо. А ты не дело любишь, ты – Аньку. И другого тебе не дано, поэтому сиди на жопе ровно и не лезь, куда не просят. А даже если просят, все равно не лезь. Как друга тебя прошу…

Не исключено, что Гольцов прислушался бы к словам Сергея, не будь они произнесены с недопустимой между двумя друзьями презрительной интонацией, утверждавшей превосходство одного над другим в делах сердечных.

И хотя такой посыл присутствовал в речах Сереги всегда, сегодня он возымел обратный эффект, вызвав в Анатолии жуткое сопротивление привычной роли верного супруга. Надо ли говорить, что сама мысль о необходимости отказаться от соблазнительного предложения почувствовать себя мужчиной вдруг оказалась для Гольцова абсолютно невыносима?

«Какой дурак отказывается от того, что само плывет в руки?» – резонно рассудил Анатолий и заметно приободрился, оправдав себя тем, что кто угодно, а уж он-то как раз и «НЕ ДУРАК». Но вот что странно: чем очевиднее становилась уверенность Гольцова в том, что от судьбы не уйдешь, тем сильнее ослабевала его решимость хоть что-то сделать самому. Он словно наслаждался последними минутами покоя, твердя, как мантру: «Будь, что будет! Будь, что будет! Будь, что будет!»

* * *

Под знаком того, что должно произойти нечто, причем пока не ясно, хорошее или плохое, прошел и рабочий день Анны Викторовны Гольцовой, все время ловившей себя на мысли о том, что все ее ужасно раздражают. И Вика, то и дело заглядывавшая в кабинет со словами: «Не нужно ли чего?» И Жанна, названивавшая через каждый час-полтора для того, чтобы поинтересоваться, воспользуется ли она, Аня, ее квартирой или нет. И когда? А если нет, то почему? О Гольцове Анна вообще старалась не думать, потому что любое воспоминание о вчерашнем вечере приводило ее в ярость. Как знать, покажись здесь Руслан Викентьевич Бравин, не постигла бы его та же участь? Даже Игорь и тот своим звонком вызвал в ней такую бурю эмоций, что Аня сама засомневалась в собственной адекватности и с екающим сердцем набрала в поисковике – «климактерические расстройства». Открыв первую попавшуюся ссылку, она тут же обнаружила, что девять из десяти характеристик – это точно про нее, а значит, пора принимать меры, ну или хотя бы вспомнить, когда были последние месячные. Каково же было ее удивление, когда обнаружилось, что последние регулы у нее закончились две недели тому назад. «Середина цикла. ПМС», – Анна тут же поставила себе диагноз и поклялась сходить к знакомому гинекологу для того, чтобы определить свой истинный гормональный статус.

Как женщина разумная, Гольцова философски относилась к приближению менопаузы, не впадая в истерику по поводу того, что «заканчивается» ее женская жизнь. Она понимала, что паника, которую испытывают по этому поводу многие женщины, – влияние на их сознание существующих стереотипов. Свое же сознание Аня оберегала, а потому тщательно перепроверяла каждый факт, который грозился быть превратно истолкованным. Тем не менее, как и любой другой человек, она не была абсолютно свободна от мифов, часть которых, кстати, была создана ею же самой. Иногда одной небрежно брошенной фразы оказывалось достаточно для того, чтобы Анино воображение начинало работать с лихорадочной скоростью, порождая химеры, заметно снижающие качество внутренней жизни человека. Например, Анна Викторовна безумно боялась высоты, хотя в жизни не жила на высоких этажах, никогда не залезала на крыши, на трубы кочегарок. Но когда-то услышав от старших девочек, что у выбросившегося из окна девятого этажа голова раскололась об асфальт, как орех под ударом молотка, она представила себе этот звук и умудрялась услышать его всякий раз, когда оказывалась высоко от земли. Разумеется, в условиях реальной жизни Анна не могла наотрез отказаться от полетов, но всякий раз, когда самолет «терял» высоту, в ее ушах раздавались звонкие щелчки, которые она пыталась заглушить, декламируя про себя знакомые со школы стихотворения. Этому ее научила мать, Людмила Дмитриевна, как библиотекарь свято уверившая в удивительную силу поэтического текста: «Читай стихи! Тренируй память! И увидишь, что книги – это лучшее лекарство от старческого слабоумия». С помощью поэтических строк Аня, конечно, боролась не со старческой деменцией, а со страхом, пытаясь сконцентрироваться на звучании стиха, а не «треска ореха под молотком». Иногда, особенно когда рядом находился панически боявшийся летать Гольцов, ей это удавалось. Близость чужого страха дисциплинировала Анну, заставляла держать себя в руках и сохранять спокойствие, невзирая на внутреннюю дрожь, которая никогда не позволяла ей уснуть в полете, в отличие от Анатолия. И только Игорь, пока был маленьким, внимательно заглядывая в материнские глаза, смущал ее своими непосредственными вопросами: