Извините, мистер Тино, нам пора. Пойдем, Дол, говорит он, не глядя мне в глаза. Они нас заждались.

Мартино идет за нами через зал. У двери он наклоняет голову, и она касается моей.

Прости меня, говорит он, крепко меня обнимает и отпускает.

* * *

Луис ведет меня к внутренней гавани. Он обхватывает себя руками — будто замерз, но на улице теплее, чем в «Лунном свете». По воде бежит мелкая рябь. Луис подпирает щеку кулаком.

Он тебя расстроил, тетя Дол? Ты уж извини.

И весь съежился от огорчения.

Он просто рассказал историю, Луис, говорю я. Забудь об этом. Есть вещи и похуже.

Мы глядим на бухту. Восточный док прекрасен, простор неба рассечен надвое полосой желтого камня. Вдалеке мерцают огни гавани. Они похожи на маленькие солнца. По небу проносится птица.

Я еще тебе помогу, тетя Дол, говорит он.

Хватит поисков, Луис. Идем домой.

Он согласно кивает, но глядит загадочно, лукаво.

Конечно, говорит он. Только сначала я должен сделать кое-какие дела. Кое-что проверить. Я сам туда приду, ладно? Луис идет быстро, словно ему не терпится убраться отсюда; кажется, он похож на свою мать больше, чем думает.

Селеста возмущенно кричит:

Где ты пропадала? Мы ждем — она глядит через мое плечо на улицу. А где Луис?

Я была в порту, говорю я. И видела Мартино…

Она не дает мне договорить. Выставляет между нами руку — как нож. Рубит ей воздух. Селеста не впустит меня, пока не скажет свою реплику.

Я тебе говорила, Долорес, я этого не допущу. Думаешь, можешь раскопать здесь все, что захочешь, и снова уплывешь? Нам-то здесь жить!

Только я решаю, что ее тирада закончена, как она хватает меня за рукав пальто и тащит в столовую. Зубы у нее стиснуты; она с наслаждением впилась бы в меня.

Я не шучу, заявляет она. Вечера воспоминаний не будет.

И она отворачивается, улыбается пустой, заученной улыбкой. Старшая сестра. Безукоризненная хозяйка.

Ну, наконец-то, говорит она собравшимся. Явилась, пропащая душа.

Душная кухня. Люка заняла место у раковины, где прежде всегда стояла Ева, и делает она то же самое — повернув запястье, стряхивает пепел в слив. На ней по-прежнему туго повязанный черный платок, темные очки подняты на лоб — словно запасная пара глаз. Люка выглядит вблизи устало. У нее нет ресниц, веки дряблые и морщинистые, двумя коричневыми росчерками сделаны брови. Губы она запечатала узкой темно-красной линией — словно боится, что через рот утекут мысли. Это семейство умеет сделать макияж.

Когда я появляюсь в дверях, она громко хохочет.

Ты бедняжку ненавидела, говорит она Розе. Мучительница! и я решаю, что это обо мне.

Не мучила я ее! — говорит Роза. Эта собака Джексонов всех доставала. Вонючая, и вечно скулила. Я-то животных люблю. Вот Парснипа спросите!

Пес Розы пристроил морду у Джамбо на коленях; тот пытается его отпихнуть, но пес упорен. Джамбо пялится в чашку, ему жарко и неудобно. Пес, услышав свое имя, произнесенное так громко, ныряет под стол.

Я впитываю все — удушающую жару, слабый запах взволнованных тел, окна в капельках влаги. Места мало. Роза с Люкой, Селеста, Джамбо. А теперь еще я. Нам всем здесь никак не разместиться. Я наблюдаю за их разговором: рты открываются и закрываются. Роза смеется, Люка наклоняется и шепчет что-то ей на ухо, у Селесты — она злится, но вслух этого не высказывает — глаза-щелочки. Она барабанит по столу розовыми наманикюренными ноготками.

Изо дня в день мама возилась с нами на этой кухне. Каково это было — всех шестерых надо было накормить, одеть, за всеми приглядеть. А еще — ждать Фрэнки, составлять списки, писать записки кредиторам.

Я тоже отлично умею составлять списки; мне всегда хочется все расставить по местам…

Такие мы и есть, скажи, Дол?

Какие? — пытаюсь сообразить я.

Дикари и невежи, отвечает Роза.

Говори за себя! — мрачно бросает Селеста.

Она сдергивает с блюда с сандвичами посудное полотенце, подозрительно принюхивается, после чего протягивает блюдо мне.

Бедная миссис Рили! А что до отца Томелти…

Это все то же красное полотенце миссис Рили. Я ничего не говорю. Беру сандвич, он так густо намазан маслом, что оба треугольника хлеба сползают с куска ветчины. Убедившись, что никто на меня не смотрит, я скармливаю сандвич псу. Селеста вешает посудное полотенце на стул Джамбо.

Рили, наши соседи. Лю, помнишь их?

Она надувает щеки, смотрит хмуро и сосредоточенно, и голос ее звучит потрясающе точно: «Делла! Где это треклятое „Эхо“?» Джамбо смотрит на нее озадаченно.

Они им задницу вытирали. Не надо на меня так пялиться — мы все так делали. Даже наша леди Изыск, говорит Роза, кивая на Селесту. Селеста берет сандвич и откусывает крохотный кусочек.

Роза, ты не могла бы хотя бы за едой вести себя прилично?

Теперь уже поздно рассказывать про посудное полотенце.

Они резали бумагу на четвертушки, говорю я, стараясь не смотреть в мрачное лицо Селесты. Все глядят на меня. Роза от удивления раскрывает рот.

А ты откуда знаешь? — спрашивает она.

Мама иногда перелезала через забор и воровала у них из сортира. Говорила, пригодится кроликам в клетку. Для тепла.

Молчание. Сама не знаю, откуда всплыло это воспоминание. Селеста пристально разглядывает сандвич. Люка закуривает очередную сигарету. Роза берет бутылку виски, отвинчивает крышку.

Дол, где я видела стаканы? — говорит она, оглядываясь по сторонам.

Они в буфете под лестницей. Я протискиваюсь между коробками и мешками, дотягиваюсь до полочки, на которой стоят пыльные разрозненные стаканы. И зову Розу.

Подойди-ка, я тебе их передам.

В углу помигивает счетчик. Раньше была круговая шкала: колесико с красной зарубкой крутилось то быстро, то, когда в доме было темно и тихо, медленно-медленно. Красная кайма полотенца, которым миссис Рили подвязывала маме подбородок; язык Евы, слизывающий крем с губ; расколотый рубин. И — еще ярче и краснее — кровавые жемчужины, капающие мне в ладонь. Я пытаюсь все расставить по местам.

Мама стоит у буфета и кричит наверх:

Роза! Фрэн! И, кому-то другому, тихо: Они еще не вернулись из школы.

Она, должно быть, забыла, что мы с ней играли в прятки. И я сижу здесь, в буфете под лестницей.

Я буду считать до ста, а ты, Дол, иди спрячься!

Она поцеловала меня в макушку и отвернулась. Я слышала, как она прошла в столовую, и тут все стихло. Это было давно, вечность назад. Я следила за шкалой счетчика, ждала, когда снова появится красная полоска. Досчитала докуда знала, а остальное сочинила.