– Нет, Джон. Я никому это не показываю.

– Но я хочу посмотреть.

Он закатал рукав и сощурил глаза, пытаясь разобрать слова. Я не сопротивлялась, сама не понимая почему. У него было приятное, задумчивое лицо. Я устала, день был трудный. И еще мне до чертиков надоело прятаться. Более десяти лет только об этом и думаю. Вечно боюсь, что из-под одежды покажется какой-нибудь шрам, с кем бы я ни общалась – с подругой, с интервьюируемым, с кассиршей в супермаркете. Пусть Джон смотрит. Пожалуйста, пусть смотрит. Мне так хочется забыться – значит, нечего прятаться.

Он закатал мне второй рукав, и вот мои руки перед ним – совершенно голые. Так непривычно, что дух захватывает.

– Этого до сих пор никто не видел?

Я покачала головой.

– Как долго ты это делала, Камилла?

– Долго.

Он оглядел мои руки, задрал рукава еще выше. Поцеловал меня в середину слова «усталость».

– Это я сейчас и чувствую, – сказал он, проводя пальцами по шрамам. По коже забегали мурашки. – Дай мне все посмотреть.

Он снял с меня водолазку. Я сидела как послушный ребенок. Развязал шнурки, снял с меня кроссовки, носки, стянул брюки. Оставшись в лифчике и трусиках, я задрожала – от кондиционера было холодно. Джон приоткрыл одеяло и жестом пригласил меня лечь. Я забралась в постель, дрожа и от холода, и от жара.

Он поднял мои руки, распрямил ноги, повернул меня на спину, читая вслух слова, гневные и бессмысленные: «печь», «тошно», «замок». Потом разделся сам, будто чтобы быть со мной на равных, скомкав, бросил одежду на пол и продолжил читать: «булочка», «злой», «клубок», «щетка». Быстрым движением пальцев расстегнул спереди лифчик и снял его. «Цветок», «дозировка», «бутылка», «соль». Джон был возбужден. Он стал целовать соски – я никому не позволяла этого делать с тех пор, как стала резаться всерьез. Четырнадцать лет назад. Он гладил меня всю – спину, грудь, бедра, плечи, и я покорялась его рукам. Губы на губах, на шее, на сосках, между ног и опять на губах. Вкус моего тела на его языке. Слова стали не нужны. С меня как будто спали злые чары.

Он вошел в меня, и я забилась в экстазе – быстро, сильно, потом опять. Когда он задрожал в сладких судорогах, я почувствовала на плече его слезы. Мы заснули в объятиях друг друга (он – положив руку мне под голову, я – перекинув одну ногу через его ноги; а может, наоборот), и только один раз на мне прожужжало слово: «предзнаменование». Хорошее или плохое, кто знает. Я предпочла думать о хорошем. Глупая.

* * *

Утром за окном листья на деревьях зеленели в рассветных лучах солнца, покачиваясь на ветру, словно множество маленьких ладошек. Я пошла голой к раковине налить нам воды в единственный стакан – во рту было сухо, мы оба страдали от похмелья, – и, когда слабый свет солнца скользнул по моим шрамам, слова ожили и загудели опять. Ремиссия кончилась. Посмотрев на себя, я непроизвольно скривила губы от отвращения и, прежде чем вернуться в постель, обернулась полотенцем.

Джон отпил из стакана, влил мне в рот воды, прижал мою голову к своей груди, потом залпом осушил стакан. Его рука потянулась к полотенцу на моих бедрах, но я лишь обернулась им плотнее. Оно было таким же жестким, как и кухонное, которым я прикрыла грудь. Я покачала головой.

– Что такое? – прошептал он мне на ухо.

– Неумолимый утренний свет, – шепотом ответила я. – Пора отбросить иллюзии.

– Какие иллюзии?

– Что может получиться что-то хорошее, – сказала я и поцеловала его в щеку.

– Давай с этим подождем, – сказал он и прижал меня к себе.

Тонкие, безволосые руки. Совсем еще мальчик, думала я, но в его руках мне было хорошо, я чувствовала себя защищенной, красивой и чистой. Я прижала лицо к его шее и вдохнула: запах спиртного и другой, острый, лосьона для бритья, наверное голубого цвета. Открыв глаза, я увидела красные мигающие огни полицейской машины за окном.

Бум-бум-бум. Дверь загремела так, словно ее вот-вот снесут с петель.

– Камилла Прикер, откройте. Начальник полиции Викери.

Мы бросились поднимать одежду с пола; глаза Джона округлились от испуга. Лязг пряжки, шорох ткани – суетливый, виноватый шум. За дверью слышно все, сейчас нас раскусят. Я набросила на кровать покрывало, пригладила волосы и, когда Джон встал за мной в делано-небрежной позе, просунув пальцы в петли брюк, открыла дверь.

Ричард. Отглаженная белая рубашка, новый полосатый галстук, улыбка, которая стерлась с его лица, как только он увидел Джона. Рядом Викери, трет усы, как будто в них завелись вши, глядя то на Джона, то на меня, потом повернулся к Ричарду.

Ричард ничего не сказал, только сверкнул на меня сердитым взглядом, скрестил руки на груди и сделал глубокий вдох. В комнате наверняка пахло сексом.

– Ну, похоже, с вами все в порядке, – сказал он. Выдавил из себя усмешку. Но я видела, что ему не до смеха: его шея над воротником была красной, как у сердитого персонажа из мультфильма. – Как дела, Джон? Все нормально?

– Спасибо, хорошо, – ответил Джон и встал рядом со мной.

– Мисс Прикер, несколько часов назад нам позвонила ваша мама и сказала, что вы не пришли ночевать, – пробормотал Викери. – Сказала, вы немного приболели, кажется упали. Она очень волновалась. Очень. Сейчас такое происходит, что осторожность лишней быть не может. Полагаю, она обрадуется, узнав, что вы… здесь.

Если это вопрос, то я на него отвечать не собираюсь. Перед Ричардом мне оправдываться придется, а Викери обойдется как-нибудь.

– Я сама позвоню маме. Спасибо, что позаботились о моей безопасности.

Ричард посмотрел себе на ноги, прикусил губу – за все время нашего знакомства я впервые видела его смущенным. У меня внутри все оборвалось. Он сделал выдох, долгий и сильный, как порыв ветра, поставил руки на бедра, посмотрел на меня, потом на Джона. Словно мы школьники, которых застигли за хулиганством.

– Пойдемте, Джон, мы отвезем вас домой, – предложил Ричард.

– Спасибо, господин Уиллис, меня Камилла отвезет.

– Сколько тебе лет, сынок? – спросил Викери.

– Ему восемнадцать, – ответил за него Ричард.

– Ну вот и славно тогда. Доброго вам дня, – сказал Викери, сквозь зубы хохотнул в сторону Ричарда и еле слышно пробормотал: «Ночь у вас уже была хороша».

– Ричард, я потом позвоню, – сказала я.

Сев в машину, он поднял руку и слабо помахал мне.

* * *

В машине мы с Джоном в основном молчали. Я везла его домой, к его родителям, где он хотел немного поспать в комнате для отдыха на подвальном этаже. Он напевал отрывок джазовой песни пятидесятых годов, постукивая пальцами по дверной ручке.

– Как ты думаешь, будут ли плохие последствия? – наконец спросил он.

– Для тебя, наверное, нет. Это как раз доказывает, что ты нормальный американский парень со здоровым интересом к женщинам и случайному сексу.