— Выполняйте свои обязанности, обер-лейтенант, — вдруг жестко отрубил Шелленберг, проходя мимо Шнорре и даже не оглянувшись при этом на Канариса.

Услышав его ответ, адмирал — обескураженный и оскорбленный — остановился. Он чувствовал себя так, словно его хлестнули по лицу. А ведь зная, что перед ним помощник начальника училища по безопасности, Шелленберг мог бы сделать для него исключение, и тогда не только сегодня, но и впредь охрана вела бы себя иначе.

«Сантименты кончились, адмирал! — по-иному решил бригадефюрер. — Дальше пойдет суровая казарменная обыденность. С допросами, пытками и ночными видениями петли на шее. Вы сами избрали этот роковой путь на собственную голгофу».

Уйдя первым, Фёлькерсам ждал его теперь у ворот, дремая за рулем. Шелленберг быстро сел в машину, и «мерседес» рванул с места так, что часовой едва успел чуть отодвинуть половинку массивных ворот, чтобы машина не врезалась в них.

— А ведь, даже находясь здесь, адмирал все еще имел возможность бежать, — несколько зловеще рассмеялся барон фон Фёлькерсам, и его по-лошадиному удлиненное, обветренное, вечно шелушащееся, освещенное луной лицо альпиниста исказила гримаса презрения.

— Просто он об этом не думал, — неуверенно вступился за него бригадефюрер.

— О чем же он тогда думал, бывший шеф абвера?! Ну, пусть эти военно-полевые бараны, которых свезли сюда задолго до него, позволяют гнать себя на убой, как стадо… Но Канарис! Опытный разведчик… работающий, к тому же, в качестве двойника… Не подготовить ни одного конспиративного лежбища! Не позаботиться ни о каком черном ходе с подземельем в собственном доме!..

— Вы-то сами уже позаботились обо всем этом, барон? — неожиданно поинтересовался Шелленберг.

Фёлькерсам осекся на полуслове и метнул взгляд на бригадефюрера.

— Пока нет. Но подумываю.

— Вот вам и ответ на все ваши вопросы и гневные восклицания, гауптштурмфюрер, — слегка повысил голос Шелленберг.

— Но ведь, в отличие от Канариса, я не играю в двойные игры, а служу фюреру и рейху — вот в чем наше различие.

— Однако фюрер об этом не догадывается, а Гиммлер всегда готов усомниться. Не говоря уже о Мюллере, который изначально никому не доверяет. Вот и только что вы размышляли не о том, как бы достойно наказать изменника рейха Канариса, а как бы увести его из-под гнева Народного суда. Вы готовы не только составить для него план побега, но и под дулом пистолета заставить его этот план осуществить. Так кто вы после этого, гауптштурмфюрер? И может ли шеф гестапо Мюллер доверять вам после этого?

Выслушав его, Фёлькерсам нагнулся поближе к рулю, словно уже сейчас стремился проскочить мимо всевидящего и всезнающего «гестаповского мельника», и надолго умолк. Это было молчание человека, уличенного и развенчанного, которому уже бессмысленно оправдываться и у которого не осталось ни одного сколько-нибудь убедительного довода в свое оправдание. И лишь время от времени с уст его срывалось неопределенное: «М-да, м-да!» Да и то произносил он его обычно на поворотах или сильных скачках, так что неясно было, к чему оно относится: к натиску на него Шелленберга или к изувеченной осколками, давно не ремонтированной дороге.

— Но это я так, для примера… — сжалился над ним Шелленберг, заметив, что гауптштурмфюрер окончательно приуныл и ушел в себя.

— Неплохо же вы меня поддели, господин бригадефюрер, признаю… — отлегло от сердца у Фёлькерсама. — Но в любом случае… Если понадобится… неужели думаете, что и себе позволю вот так?.. Потому что убежден: моя совесть чиста. Не в пример многим из этих, из армии резерва, подставленных самим ее командующим, генерал-полковником Фроммом…

— «Стадо баранов», которое вы наблюдали в столовой Школы пограничной охраны, тоже вряд ли играло в какие-либо двойные игры. И тоже верно служило — кто Германии, кто лично фюреру, кто просто из необходимости служить. Но предателями они себя не чувствовали и к такому вот, крайнему, случаю готовы не были.

— А вот в моем родовом имении все рассчитано именно на такой, крайний, случай. Правда, под своим крайним случаем я подразумеваю приход русских или англо-американцев.

— Существенное замечание, — подбодрил его бригадефюрер. Шелленберг пока еще не знал, как Мюллер отнесется к тому, что он самовольно оттянул арест Канариса почти на сутки и что слишком либеральничал с ним во время ареста. Поэтому понимал, что портить отношения с Фёлькерсамом, единственным свидетелем этого ареста и конвоирования, не стоит.

— Я лишь хотел сказать, что окажись я в условиях, при которых арестовывали Канариса, — то, конечно же, сумел бы уйти. Или, в крайнем случае, пустил бы себе пулю в лоб. Вот я о чем. Я не признаю обреченности. Это выше моего понимания. Да, это сугубо диверсантский подход к аресту, но ведь Канарис профессионал.

— Во всяком случае, мы почему-то были уверены в этом, — проворчал Шелленберг.

— Были, да… В былые времена само название — «абвер» — вселяло страх и уважение.

Добравшись до окраины городка, барон выключил скудное внутреннее освещение, вывел машину из-под арки, сформированной кронами могучих вековых деревьев, и погнал в сторону Берлина. При этом он время от времени оглядывался на залитую лунным сиянием дорогу, словно ожидал погоню, или же, поддавшись игре фантазии, в самом деле убедил себя, что убегает.

— …Но когда вас, Фёлькерсам, пошлют арестовывать бригадефюрера СС, шефа внешней разведки СД, — неожиданно изменил тональность Шелленберг, — помните: у него тоже ничего такого не предусмотрено.

— Странно, не могу в это поверить. А как быть с легендой о «змеином зубе Шелленберга», в который вмонтирована ампула с ядом? Всего лишь слухи?

— Такая легенда действительно существует? — удивился бригадефюрер. — О «змеином зубе Шелленберга»?! Клянусь вам, никогда не слышал об этом. «Змеиный зуб Шелленберга»! — пришел он в умиление. — Потрясающе! Но обычно я вставляю его, когда отправляюсь к чужакам. Свои же могут арестовывать меня прямо на службе, когда мое «змеиное жало» покоится в домашнем сейфе.

— Этой подсказки я не слышал, — решительно замотал головой Фёлькерсам. — Если мне действительно придется арестовывать вас, постараюсь забыть о ней, а значит, позволю воспользоваться этим ядовитым «жалом».

— Как благородно с вашей стороны, Фёлькерсам! Так вот, знайте, что при аресте этот бригадефюрер тоже вряд ли решится воспользоваться личным оружием. Поэтому не сочтите за труд, помогите ему в этом.

— Помочь в чем? Воспользоваться личным оружием?! — рассмеялся было гауптштурмфюрер, однако, вовремя уловив, что хохот его совершенно некстати, осекся. — Но это в принципе невозможно, господин бригадефюрер. Я имею в виду: невозможно, чтобы вы оказались в числе подозреваемых. А тем более — в числе арестованных.

— Почему вы так решили? — с грустинкой в голосе спросил Шелленберг.

— Потому что в таком случае возникает закономерный вопрос: кто же тогда стоял и стоит у основания рейха? Неужто одни предатели и враги? А единственным, на кого может положиться фюрер, следует считать «гестаповского мельника»? Это ли не ужасно? При всем моем уважении к Мюллеру…