Получив такие заверения, Сикорский прибыл в Москву для урегулирования наболевших проблем. Однако сразу появилась еще одна причина для трений. На Сикорского попытались оказать давление, «размягчить» его позицию, показав, что есть и иные польские силы, которые Советский Союз может использовать. В день приезда премьера центральные советские газеты опубликовали «Воззвание к польскому народу» и материалы митинга в Саратове, организованного при помощи польских коммунистов, на что Сикорский отреагировал выражением намерения немедленно покинуть Москву{40}.

Вечером 3 декабря за столом переговоров два с половиной часа сидели два премьера, которых разделял не только стол, но и война 1919—1920 гг., и сентябрь 1939 г. Обмен любезностями, похвала в адрес вышедшей в Москве в 1936 г. книги Сикорского «Будущая война» сменились труднейшим обсуждением назревших проблем. Конечно, Сталин не забыл, что он был членом военного совета Юго-западного фронта, а Сикорский командовал той армией, которая ударила в тыл подходившим к Варшаве частям Красной Армии, и это во многом предопределило «чудо над Вислой» — стремительное отступление и поражение «красных» частей. Сталин прекрасно помнил и о своей подписи под зловещим постановлением Политбюро от 5 марта 1940 г. о расстреле польских военнопленных. Следует особо подчеркнуть, что именно в тот день, 3 декабря, для него и была составлена первая итоговая справка ГУПВИ, как теперь именовалось УПВ, о прошедших по подведомственным ему лагерям 132 тыс. военнопленных, в том числе 15.131 расстрелянном в УНКВД (о расстрелах в тюрьмах ни в этой, ни в последующих справках не говорилось). Но когда Сикорский предъявил Сталину первый список на 3,5 тыс. чел. не освобожденных по амнистии польских офицеров, тот сделал вид полного неведения и разыграл сцену телефонного запроса в «компетентные органы». Он несомненно ожидал прямого вопроса о судьбе пленных и подготовил совершенно обескураживающий и одновременно фарисейский ответ: «Говорят, что все освобождены». А многих нет: «бежали в Маньчжурию»{41}.

Исходя из сиюминутной острой ситуации — гитлеровские дивизии стояли у стен Москвы — Сикорский полагал, что заинтересованность советской стороны в участии поляков в военных действиях понудит сталинское руководство сделать шаги навстречу. Генерал не представлял себе, что до советского наступления под Москвой оставались считанные часы.

С другой же стороны, определенных опасений Сталина не могла не вызвать подготовленная для него 30 ноября справка Берии о состоянии и настроениях польской армии, которая уже насчитывала две дивизии и запасной полк, численностью 40,9 тыс. человек. В справке подчеркивалось стремление Андерса сотрудничать с СССР в борьбе с гитлеровской Германией, в уничтожении «гнезда пруссачества», что отнюдь не должно было вызывать прежнего отталкивания. Только благосклонность могло породить обещание наказывать тех, кто нелояльно отзывался об СССР, и терпимо воспринимать создание советской Польши. Однако Андерс, как и ранее, требовал увеличить число польских соединений, освободить из мест заключения офицеров, урегулировать вопросы расквартирования, снабжения и т.д.

Берия указывал и на распространение в среде поляков антисоветских настроений, в связи с чем НКВД полагал целесообразным получить курировавшим польскую армию уполномоченному Генштаба по польским формированиям в СССР генералу А.П. Панфилову и майору госбезопасности Г.С. Жукову поставить в известность Андреса «для принятия мер». К подобным настроениям были отнесены проявления возмущения по поводу лишения свободы, содержания в тюрьмах и лагерях, унижений и оскорблений, каторжного труда и невероятных усилий по освобождению уцелевших родных... Первым цитировался генерал Волковицкий, выражавший общее восприятие происшедшего: «...Мы хотели забыть неприятности, причиненные советской властью, но это не так просто». В других высказываниях содержались констатация того факта, что СССР и Германия «нам вместе всадили нож в спину и посадили в концлагеря», стремление отомстить и восстановить страну «как раньше было», повернуть для этого после разгрома немцев оружие против СССР. Это находило сочувственный отклик и среди солдат, «главным образом освобожденных из лагерей и тюрем»{42}.

Такое состояние настроений в польской армии было естественным следствием сталинской политики, и с ним нельзя было не считаться. Но особенно тяжелыми последствиями грозило раскрытие фактов массовых расстрелов военнопленных из спецлагерей.

Сталин на переговорах исходил из необходимости решения стратегических проблем будущей послевоенной ситуации. Он демонстрировал подчеркнуто корректный подход, принял предложение об организации представительств польского посольства на местах, предоставил заем в 100 млн руб. для оказания помощи польскому гражданскому населению.

При обсуждении вопроса об армии Сикорский повел речь не о переводе летчиков, моряков и 20 тыс. солдат для пополнения польских частей на Ближнем Востоке и в Англии, а о выводе всей армии в Иран. Сталин остро прореагировал на это заявление: «Если поляки не хотят здесь воевать, то пусть прямо и скажут: да или нет... в Иран, так в Иран. Хотите воевать в колониях? Я знаю: где войско формируется, там оно и останется. Обойдемся без вас. Можем всех отдать. Сами справимся. Отвоюем Польшу и тогда вам ее отдадим. Но что на это люди скажут?» Сталин знал, что вывод армии — это предложение Великобритании, которая, оказавшись в трудных условиях, хотела польскими руками обеспечить свои интересы на Востоке и в любом пункте, где возникла бы необходимость.

Переговоры шли туго. Стороны забывали правила дипломатического этикета, теряли терпение. Понимая, что только в СССР имеются резервы для польской армии, Сикорский снял вопрос об ее выводе и выдвинул предложение об увеличении ее численности до 96 тыс. и установлении районов формирования на юге Союза. Советская сторона согласилась на требуемое увеличение численности польских войск и на вооружение второй дивизии (остальных — за счет союзников), на предоставление беспроцентного займа в 300 млн руб. для содержания армии.

Под это Сталин форсировал решение вопросов о взаимных отношениях в послевоенный период, в частности о будущей границе в момент, когда польские войска пойдут на фронт. Правда, предложение Сталина можно было понять и как существенную корректировку новой линии границы в пользу Польши.

Сталин взял тональность благоприятствования, подчеркивал общность государственных интересов обеих стран в борьбе с политикой «дранг нах остен»: утверждал, что одним из средств пресечения подобной политики будет восстановление сильной, независимой, суверенной, союзной Польши. Он обещал содействие в создании мощной польской армии, предоставление ей права первой войти в Польшу, возвращение Польше пястовских земель от границы Польши 1939 г. до реки Одер (Одра), некогда захваченных Пруссией (Германией).

В Декларации о дружбе и взаимной помощи от 4 декабря 1941 г. СССР и Польша заявляли, что будут вместе с Великобританией и другими союзниками вести войну до полной победы и окончательного уничтожения немецких захватчиков, оказывать друг другу полную военную помощь. Расположенные на территории Советского Союза войска Польской Республики будут вести войну с Германией рука об руку с советскими войсками. Основой взаимоотношений между обеими странами в мирное время «станет доброе сотрудничество, дружба и обоюдное честное выполнение принятых на себя обязательств»{43}.