Впрочем, никто из помянутых писателей ни по какой линии моим соперником не был. Все они талантливы, я никогда не ставил это под сомнение и критически писал не об их произведениях, за исключением стихов Солоухина, а о высказываниях, поступках, гражданской позиции в изменившейся исторической обстановке, проще говоря,― после контрреволюции.

Так, мое недавнее, если быть кратким, «идеологическое обвинение» Распутина состоит в том, что Советская власть наградила его орденами Ленина, званием Героя, и сейчас он частенько выступает в «Правде», украшенной орденами Ленина и Октябрьской Революции, но в то же время в других газетах называет эту революцию «подлой», а не так давно вместе с С. Ямщиковым подмахнул «Открытое письмо», в котором Ленин назван «душителем прогресса». Не по-геройски это― изображать себя недодушенным Советской властью. И я предложил Распутину хотя бы сдать в музей ордена Ленина и Звезду. Что тут смешного? Что тут бессовестного? Заурядный призыв соблюдать правила личной гигиены.

Вадим Кожинов неоднократно признавался в своих книгах, что в 60-е годы под влиянием бесед с Михаилом Бахтиным он пришел к отрицанию всего, что произошло в стране с 1917 года. Всего!.. И об этом ― сам!.. В посмертной статье о нем, стремясь дать его образ в развитии и возможно более всесторонне, я лишь напомнил об этом печальном факте. Что тут бессовестного? Что тут смешного? А Кукушкин хохочет, заливается и между приступами хохота выкрикивает, как горьковская Настенка: «Не было этого у Кожинова!.. Не было!.. Не могло быть!..» Я называю книги, указываю страницы, а он продолжает кататься по полу и хохотать.

Владимир Солоухин ― мой товарищ по Литинституту, и долгие годы мы оставались друзьями. Но после антисоветской контрреволюци он ― это было одним из самых тяжелых потрясений для меня ― оказался в лагере антисоветчиков: славил Ленина ― стал поносить не хуже Сванидзе, воспевал Советскую власть, партию ― принялся клеветать на них не хуже Радзинского и т. д. И я при его жизни выступил против него. Что тут не так с точки зрения шибко русских суперпатриотов?

Но пойдем дальше. Кто там еще? Вот некий Виктор, он тоже нашел, что сказать на эту тему: «Бушин уже критиковал за правду Виктора Астафьева и Иосифа Бродского». Верно, критиковал. Но за что? Астафьева ― за такую, например, правду. В Советское время в «Правде» он писал, будто соотношение наших и немецких потерь было 1:10, а при демократах в их газетах клялся, что 10:1. То есть, как тогда врал, как и потом. А уже в старости заявил: «Если снова будет война, я воевать за этот народ не пойду». Или вот о чем, по свидетельству Бориса Куликова, мечтал долгие годы: «День смерти Шолохова будет счастливейшим днем моей жизни». И это нельзя трогать? Ты и это защищаешь, Кукушкин-Кудышкин? Нет, боязно, и ты делаешь вид, что этого не было.

А Бродский возмутил тем, что в стихотворении «На смерть Жукова», так сказать, превышая полномочия, загнал маршала и всех погибших солдат Великой Отечественной в ад. Вы слышали, Виктор, что такое ад и кого туда Господь направляет? Если не слышали, то спросите у Орфея, он, как известно, спускался туда за своей Эвридикой.

Его ореол и мой ареал

Но вот самое главное ку-ку Куняева: «У Бушина никогда не было литературного ореола». О-ре-о-ла? А что это такое? И зачем он мне? И нимба у меня, горемыки, тоже, поди, нет? Хорошо зная Кукушкина, я думаю, что под ореолом он разумеет секретарскую должность в Союзе писателей, кресло главного редактора где-то, бесчисленные издания-переиздания, обильные ордена-премии и тому подобные дары волхвов со Старой площади… Да, ничего этого у меня никогда не было. А Кукушкин, называющий себя «вольным авантюристом», и секретарствовал лет десять или пятнадцать, и вот уже с благословения Е.КЛигачева больше двадцати лет сидит в кресле главреда, недавно еще одно кресло получил, и орденов-премий не счесть… Ну, полный ореол с нимбом!

Да, обидел меня Бог ореолом. Но ведь есть еще ареал. И в своем неизреченном милосердии Господь несколько утешил меня как раз ареалом обитания моих читателей, довольно обширным. Недавно был у них повод подать мне голос, и я ахнул: дружеские голоса раздавались от Камчатки (например, Ю.Шумицкий) до Гродно (Р.Белова), от Ленинграда (А.Си- монов) до Ташкента (А.Торопов), от Никарагуа (Е.Рунова) до Шанхая… Два последних голоса инда слезу вышибли. Ведь я обожаю никарагуанцев, а шанхайцы снятся мне по ночам! «Вот шанхайцы идут…» Радовало больше не то, что мое тихое имячко у них на устах (что, конечно, тоже бодрит), а тот факт, что, несмотря на наши сиротские тиражи, слово наше все- таки вон как далеко слышат.

Ну, уж коли вступил на стезю бессовестной похвальбы, то позволю себе еще одну нескромность― процитирую знакомого литературного никарагуанца. Только одного! Вот: «Всегда, когда читаю статьи Владимира Бушина, я хохочу, негодую, печалюсь и вообще считаю его блестящим публицистом» (Литературная Россия.14 мая 1993. Манагуа). Кто же это такой пламенный и столь давний мой почитатель? Вы не поверите;― Кукушкин, никто иной! Неужто тот самый? Тот, тот. Он печатается всюду― от Калуги до Манагуа. Интересно, будет ли хохотать, читая и эту статью, или только негодовать и кататься по полу? И еще вопрос: как же из такого всесторонне некудышного русскоязычного литератора получился «блестящий публицист»? Ведь в человеке все связано…

Лев Толстой и я, Никудышник

Вспомнив о моей просьбе к президенту запретить фильм Пивоварова, очень интересно пишет Михаил: «У Бушина на уме только «запретить», иначе он не умеет». Нет, умею. Например, книги Радзинского о Сталине и Сванидзе о Медведеве я предлагаю издать массовым тиражом, поставить по ним мультяшки, цирковые представления и даже дарить новобрачным в ЗАГСах, дабы все могли видеть воочию, что такое бесстыдство и тупоумие, бездарность и холуйство в химически чистом виде.

«Думаю, что Бушин,― продолжает гадать Михаил, ― в разное время написал немало писем в высокие инстанции, требуя что-то запретить. Интересно, что именно». Интересно? Скажу. Совершенно верно, писал и действительно в самые высокие инстанции. Но ведь в этом я всего лишь следовал примеру великого Толстого. Он писал и Александру Третьему, и Николаю Второму, и Столыпину… Требовал запретить то казни, то преследование иноверцев, то глумление власти над народом… Вот и я в меру силенок своих поспешал.

Например, когда в газетах появилась «Малая земля» Л.И.Брежнева, я написал ему, что надо запретить издание книги в таком виде, ибо в тексте немало ошибок и несообразностей. Ответа я, как и Лев Николаевич, не получил, но, в отличие от царских времен, все было исправлено.

А в «Литературной газете», когда Юрий Поляков еще и не читал ее, была как-то напечатана моя статья «Кому мешал Теплый переулок?» Суть ее состояла в требовании запретить бездумное переименование старинных городов и улиц, а также запретить придуманные имена Сталинграда, Твери, Петергофа и многих других городов.

Успел я написать даже скоропостижному генсеку К.У.Чер- ненко. Это было незадолго до сорокалетия Победы. Можно сказать, что тут я требовал запретить забвение и несправедливость. Опять писал, что, во-первых, надо вернуть Сталинграду его символическое победное имя. Во-вторых, ― присвоить наименование «Город-Герой» Смоленску и Вязьме. В-третьих, установить в Москве памятник маршалу Жукову. В-четвертых, переиздать книгу И.В.Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза». Как известно, кое-что из этих моих запретов и предложений осуществлено.