– Я скажу Матье, – кивнула девушка, однако Ангелина взглянула немилостиво.

– Если бы я хотела что-то поручить Матье, то сделала бы это сама! – И Лоретте ничего не оставалось делать, как, обиженно поджав свои губки, исполнять приказ.

Это займет ее не меньше чем на четверть часа, подумала Ангелина. Время есть!

И она поспешила по галерее в другое крыло дома, где были комнаты Оливье.

* * *

Остановившись посреди кабинета, Ангелина с любопытством рассматривала сабли, шпаги и рапиры, которые увешивали стены, трубки всех видов и форм, и набор уздечек, и хлысты для верховой езды. Она настороженно вдыхала запах лавандовой воды, табака, старых книг, дорогого сафьяна. Странно: прежде она видела в Оливье лишь средство для утоления своего сладострастия, но теперь, вот уже год после смерти мужа, смотрела на него как на средство осуществления своей мести. Он должен был помогать ей… да, ну а сам-то он как жил? Ангелина не сомневалась, что Оливье обожал Юленьку и по-своему любил «свою кузину», с охотой женился бы на ней, потому что богатая жена – все-таки лучше, чем богатая «родственница». А все ж он похаживал к другим… Разве Лоретта – единственная? Это Ангелину преобразило рождение дочери, а Оливье остался тем же пылким и неразборчивым кавалером. Наверняка в этой шкатулочке, обтянутой розовым шелком, держит он любовные записочки или милые сувениры, прелестные напоминания об интрижках. Ангелине очень захотелось открыть коробочку, однако она отогнала недостойное любопытство и снова замерла посреди комнаты, шаря вокруг глазами, которые против воли снова и снова возвращались к шкатулке.

Время уходит. И Ангелине пора уходить. Совсем ни к чему, чтобы Лоретта застала ее здесь. Однако она все стояла, оглядываясь и принюхиваясь, но по-прежнему ничего не трогая, словно надеясь, что сама атмосфера этой комнаты подскажет ей что-то… Но что? Что она хочет узнать?

– Ей-богу, я как ищейка, которая не знает, чего искать! – проговорила вслух Ангелина и криво усмехнулась. Оливье спас ей жизнь и любил ее. И когда он вытащил ее из подземелья в Кале, когда увидел тело несчастного де Мона, Ангелине показалось, что он снова сделался тем же бесстрашным, заботливым Оливье, которого она знала и помнила по России. Он отыскал тайную группу роялистов, друзей де Мона, и примкнул к ним. Они призывали к восстановлению королевской власти во Франции, подрывали боевой дух бывших наполеоновских солдат… Ангелину Оливье держал в стороне от этих дел, но однажды сообщил ей, что в Лондон срочно отправляется курьер. Она написала письмо родителям, но курьер был схвачен уже на корабле и тут же расстрелян как английский шпион. Это был тяжелый удар, и снова Оливье поддержал ее, успокоил, помог. Может быть, он бывал героем только при героических обстоятельствах, а в других – становился сонным мещанином, авантюристом, подделавшим завещание, тайным любовником замужней женщины, трусом и предателем…

Ангелина вздрогнула.

Итак, слово сказано. Она пришла сюда для того, чтобы найти… или не найти… нечто, оправдывающее или обвиняющее его.

Кто мог знать, что де Мон и она спрятались в потайной комнатке за очагом? Тот, кто выследил их. Не для того ли Оливье сделал вид, что обижен, испуган, не для того ли скрылся, чтобы выследить их и убить? Но это все ее домыслы, смутные подозрения. Куда страшнее сегодняшняя история с фиалками и Мальмезоном! «Среди людей Оливье есть предатель», – была ее первая мысль, но ни один из них не мог знать, кого и зачем будет искать мнимая цветочница. Только он. Оливье. Ох, боже мой…

Значит, он предатель?! Ангелина в ярости схватила первый попавшийся под руку предмет, даже не заметив, что именно, – и грохнула о пол.

Розовая шкатулка с сухим треском развалилась. Ангелина тут же поняла, что на пол выпали узенькие шелковые ленточки, из которых делают искусственные белые гвоздики роялисты. А вот и несколько таких гвоздичек, сколотых булавками. Но зачем тогда красные гвоздики в этой шкатулке? Понятно зачем: с красной ты за Наполеона, с белой – за Людовика…

Ангелина была так потрясена этим доказательством двуличности Оливье, что забыла об осторожности. И звук открываемой двери заставил ее вздрогнуть, как будто в спину ударил выстрел.

Перед ней стоял Оливье, стоял, прислонившись к притолоке, и смотрел на Ангелину в упор. Он был бледен как мел, глаза помутнели, рука нервно мяла ворот сюртука.

Какой он жалкий! Вон как побледнел, задрожал!

– Вы, кажется, удивлены моим визитом? – спросила она дерзко.

Губы Оливье шевельнулись, и Ангелина скорее почувствовала, чем услышала:

– Да…

– И только? – усмехнулась она. – А мне кажется, вы поражены в самое сердце! – Во взгляде Оливье мелькнул живой блеск, но тут же глаза его снова погасли, когда она сказала: – Ведь я не должна была здесь появиться – в этой комнате, в этом доме! Вы устроили все для того, чтобы этого не случилось.

Оливье опять шевельнул губами.

– Я… не понимаю… – с трудом расслышала Ангелина, и от этого трусливого шепота ненависть к нему одолела все прочие чувства.

– Не понимаешь? – переспросила она. – В самом деле? И этого не понимаешь? – Она носком туфли поддела ворох разноцветных лент. – А я понимаю. Ну-ка, покажи, какой сегодня день: для белых или красных цветов? Что ты прячешь там?

Она рванула борт его сюртука и увидела красный шелк в петлице.

Ангелина тихо охнула. Последняя надежда на ошибку исчезла. Если бы Оливье приколол белый цветок, если стал хотя бы оправдываться… Но цветок был красный! И он молчал.

– Предатель! – Ангелина рванула гвоздику, отбросила, наотмашь хлестнула Оливье по щеке и выскочила в коридор.

На пальцах осталось что-то мерзкое, влажное. Ангелина брезгливо потерла палец о палец, взглянула… Что такое? Это кровь?

Она обернулась так резко, что чуть не упала. Вот лежит цветок, сорванный ею с груди Оливье. Какой странный цветок – весь красный, а два лепестка его – белые.

Оливье стоял, привалившись к стене, как если бы его не держали ноги. На белой щеке его алело пятно пощечины, соперничая в яркости с красным цветком в петлице.

Но ведь Ангелина его сорвала. Откуда же взялась еще одна красная гвоздика?

Оливье потерял опору, ноги его подогнулись, он медленно сполз по стене и поник на полу.

Ангелина подошла – медленно, недоверчиво. Склонилась – и увидела, что рубашка на груди Оливье вся пропитана кровью.

* * *

– Господи Иисусе! – выкрикнула она, кидаясь к дверям, но тут же метнулась к массивному гардеробу, выхватила оттуда батистовую сорочку, принялась рвать ее на полосы и заталкивать их под рубашку Оливье, пытаясь приостановить ток крови, потом приникла губами к его лбу, с ужасом ощутив, какой он влажный и холодный. Сколько же крови он потерял! Где его ранили, откуда он шел?

Она схватила его запястье, нащупывая пульс, веки Оливье поднялись, открыв невидящие глаза.