Он посмотрел ей в глаза своими ставшими почти черными глазами с сине-зелеными огоньками в центре зрачков.

— Кстати, что значит «mi amara»? И почему в твоих глазах пылают эти сине-зеленые огоньки? — выпалила она.

Он моргнул, потом прижался лбом к ее лбу и вздохнул, а потом усмехнулся.

— От тебя никогда не знаешь, чего ожидать, mi amara. Моя любимая.

Теперь заморгала она.

— О, неужели? — она почувствовала, как ее легкие напряглись, и тут же стало тяжело дышать. — Я — твоя любимая?

— Позволь я покажу тебе, — прошептал он, и она заметила, что на его красивом, как у падшего ангела, лице появилась греховная улыбка. Потом он передвинулся так, что головка его члена прижалась прямо к ее центру, и одним быстрым, решительным толчком вошел в нее так глубоко, что она задохнулась и выгнулась ему навстречу.

— Моя, mi amara, — сказал он совершенно серьезно. — Ты моя любовь и принадлежишь мне, и я никогда больше не допущу, чтобы тебя ранили.

Он начал медленно и ритмично двигаться, так что каждое его слово сопровождалось звуком и ощущением объединения их тел. Его член был таким большим, а она так давно этим не занималась, что почувствовала чудесное растяжение, которое заставило ее трепетать на грани совершенного удовольствия, которое подчас становилось даже болезненным. Когда он входил в нее, его грудь прижималась к кончикам ее грудей, и это ощущение было почти невыносимым в своей исключительной чувственности. Она ощутила, как экстаз всё поднимается, растет, вращается, охватывая все ее нервные окончания, вены, кожу, пока она не решила, что может и умереть, если он скоро не заставит ее кончить.

— Прошу, — молила она снова и снова, совершенно бесстыдно, не переживая из-за этого. — Прошу.

Он начал входить в нее все сильнее и быстрее, затем он передвинулся так, что опирался только на одну руку, а второй дотронулся до нее там, где было надо. Это прикосновение вместе с силой, с которой он входил в нее, заставили ее выкрикнуть его имя. И когда она закричала, то словно оказалась в центре солнца.

Алексиос чувствовал всё, что делалось с телом Грейс, сжавшимся вокруг его плоти, когда она прижималась к нему, встречая каждый толчок со всей страстью. Когда она кончила, ее тело содрогнулось от волн удовольствия и сжало его член так крепко, что из него чуть не выплеснулось все, и воину пришлось приложить усилие, чтобы удержаться на руках и не упасть всем своим весом на нее.

Он овладел ее губами, целуя, ловя ее крики своим ртом, а потом она снова затрепетала, и он отлетел от земной реальности в само сосредоточение бытия. И он знал, чувствуя одновременно ужас и восхищение, что это было настоящее смешение душ.

Наконец-то Алексиос почувствовал себя целым, наполненным. Темнота его души тосковала по ее свету, и теперь обе эти сущности встретились, вызвав волну настолько бурную, что она способна была снова потопить Атлантиду, и достаточно высокую, чтобы поднять Алексиоса из самой глубокой канавы одиночества и отчаяния.

Она была здесь и принадлежала ему. Он никогда, никогда ее не отпустит.

Мужчина упал на бок, притянув ее за собой, и обхватил руками и ногами, оставаясь в ней. Своим движением он вызвал настоящую волну чувственности — чистейшее, красивейшее облако надежды и света и… мог ли он подумать об этом?

Любви.

И он продолжал подниматься к лавине света и звука, оказавшейся симфонией двух душ, нашедших свою судьбу, открыл сердце, разум, душу, наполняя их ее светом. Наполняя их ее красотой.

Наконец, наконец, он узнал любовь.

Он никогда ее не отпустит.

Прошло несколько часов или вечность, так как время было неизмеримым и неважным в той вселенной, которую они построили между собой, и он почувствовал, как тело постепенно расслабляется по мере того, как она отпускала его плечи, и, наконец, перестала дрожать.

— Алексиос? — сонно пробормотала она, и он поцеловал ее в волосы, в лоб, в ее миленький, изящный нос.

— Да, mi amara?

— Ты всегда такое чувствуешь?

Он рассмеялся, так как она снова изумила его своим необычным ходом мысли. Потом нежно поцеловал ее в губы.

— Нет, любовь моя, моя прекрасная Грейс. Прежде я подобного не испытывал. Но теперь так будет всегда, — пообещал он.

— О, — промямлила она. — Не уверена, что способна это выдержать.

Он рассмеялся и завернул ее в покрывала, а потом обнял, довольно долго довольствуясь ощущением биения ее сердца уже после того, как она уснула.

— Всегда, — прошептал он это обещание-клятву. Потом осторожно выскользнул из ее объятий, стараясь не потревожить, и ушел в дозор.

Он не собирался сейчас ослаблять бдительность. Не теперь, когда ему есть, что защищать.

Грейс проснулась после замечательного сновидения и тут же повернулась к Алексиосу, но она была одна. И почувствовала, как старые страхи выползают, предрекая что-то плохое.

Почему он не остался? Неужели для него это просто мимолетный эпизод на протяжении долгих столетий жизни? Наверное, смешение душ напугало его, и он решил отступить.

Может быть… но тут она услышала шаги и почувствовала облегчение и какое-то глубокое, острое чувство захватило ее, причиняя чуть ли не физическую боль. Как же так получилось, что его отсутствие заставляет ее испытывать такую боль?

Как сможет она пережить его уход?

Но сейчас не время для таких раздумий. Сейчас она последует совету Мишель и будет жить настоящим. Она скопит драгоценный клад воспоминаний, которыми будет наслаждаться все годы, когда его с ней уже будет.

Алексиос вошел в комнату, неся чашки с кофе, с видом мужчины, который был удовлетворен ночными событиями. Он выглядел таким помятым, сонным, удовлетворенным, разглядывая ее с ног до головы. Она позволила покрывалу сползти с одного плеча и посмотрела на него сквозь ресницы, пытаясь вести себя, как соблазнительница, хотя опыта в этом деле у нее не было.

В его глазах зажегся огонь страсти при виде ее обнаженной кожи, и она еще немного подвигала плечами, чтобы покрывало сползло еще ниже, рискованно обнажая ее груди. Он улыбнулся, но костяшки пальцев, в которых он держал чашки, побелели.

— Если ты пытаешься сделать так, чтобы я не выпустил тебя сегодня из постели, то у тебя чертовски хорошо получается, — хрипло заметил он.

— Кто? Я? — спросила она, похлопывая ресницами. Потом подняла руки и потянулась так, что покрывало опустилось до талии. Алексиос ногой закрыл дверь, поставил чашки на стол, разлив кофе, и направился к ней с выражением лица, как у нападающего льва.

Она улыбнулась и протянула к нему руки, но он сел рядом с ней на постели, поймал ее руки и прижал их по обеим сторонам от нее, осторожно опустив обратно на подушки.