совести совершает поступки, противные нравственному чувству. В таком случае массы могут выступить и как сила, отрицающая и разрушающая высокие идеи, если их представление о добре и справедливости с этими идеями не совпадает.

Вот почему, говоря о длительном процессе коммунистического воспитания широких трудящихся масс, воспитания не на книжках и брошюрках, а на живом жизненном опыте и силе примера, Ленин на том же VIII съезде РКП(б) решительно заявил, что употребление в таком деле насилия может принести лишь «величайший вред» и будет «таким идиотизмом, таким тупоумием и такой гибелью дела, что сознательно так работать могут только провокаторы… Действовать здесь насилием, значит погубить все дело» [Л: 38, 200]. Поэтому, применительно к среднему крестьянину, задача сводится «к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать!» [Л: 38, 201].

Все эти вопросы были бы гораздо проще, если бы можно было всегда и во всех случаях исходить из полной гармонии требований масс и тех действительно целесообразных решений, которые диктуются научным анализом данной проблемы. Между тем история не раз создавала ситуации, когда народные массы в силу, например, недостаточной сознательности или других причин выдвигали требования, расходившиеся с научно обоснованной марксистской программой.

Такие случаи бывают порой совершенно парадоксальны. В 1905 году, например, в результате долгой борьбы норвежцам удалось добиться отделения от Швеции и провозгласить самостоятельное государство. Однако вслед за этим подавляющее большинство населения высказалось за установление в Норвегии не республики, а монархии. Как должна была отнестись к этому социалистическая партия и норвежский рабочий класс? Ленин ответил совершенно определенно: если в стране нет объективной революционной ситуации, если агитация социалистов не дала результатов и большинство нации стоит за монархию, пролетариату остается одно – «подчинение большинству и длительная работа пропаганды и агитации» [Л: 25, 292].

Требование «уравнительного землепользования», содержавшееся в крестьянских наказах и вошедшее в октябре 1917 года в знаменитый Декрет о земле, тоже отражало известные предрассудки российского крестьянства. Открыто критикуя это требование, Ленин вместе с тем говорил:

«…как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были несогласны. В огне жизни, применяя его на практике, проводя его на местах, крестьяне сами поймут, где правда» [Л: 35, 27].

В ноябре 1918 года, говоря об аналогичном законе «о социализации земли», принятом по настоянию крестьян, Владимир Ильич вновь заявил:

«Мы, большевики, были противниками закона о социализации земли. Но все же мы его подписывали, потому что мы не хотели идти против воли большинства крестьянства. Воля большинства для нас всегда обязательна, и идти против этой воли значит совершать измену революции.

Мы не хотели навязывать крестьянству чуждой ему мысли о никчемности уравнительного разделения земли. Мы считали, что лучше, если сами трудящиеся крестьяне собственным горбом, на собственной шкуре увидят… Мы знали, что крестьяне только тогда поверят в пользу той или иной меры, когда они собственным умом дойдут до понимания, до сознания этой пользы» [Л: 37, 179, 180].

И надо уметь терпеливо ждать, когда этот житейский опыт и разъяснительная, воспитательная работа партии дадут свои глубинные результаты. «А до тех пор, – говорил Владимир Ильич, – мы – учащиеся у крестьян, а не учителя их» [Л: 38, 201]. Поэтому на сложнейший, казалось бы, вопрос – «как крестьянина удовлетворить?» – Ленин отвечал очень просто: «Конечно, из тех же самых требований крестьянства» [Л: 43, 61].

Именно так и решал Владимир Ильич вопрос о дальнейших перспективах развития деревни.

На первый взгляд путей и форм перехода от мелкого единоличного хозяйства к крупному социалистическому производству можно было бы «придумать» великое множество. Но Ленин берет кооперацию, т.е. ту форму, которая уже входила в жизнь и приобретала все большее признание и популярность в крестьянской среде.

В январе 1923 года, в своей знаменитой работе «О кооперации», Владимир Ильич пишет, что эта форма (если и ее не испоганить насилием) дает великолепное соединение «частного интереса» крестьянина с общими интересами всего народа и государства для «построения полного социалистического общества…». Причем, что особенно важно, именно кооперация делает переход «к новым порядкам путем возможно более простым, легким и доступным для крестьянина». И Ленин заключает: «А ведь в этом, опять-таки, главное» [Л: 45, 370].

Уметь убеждать массы на их же собственном опыте – этим искусством Владимир Ильич владел в совершенстве. Десятки тысяч людей слушали Ленина на съездах, конгрессах, митингах и собраниях. Слушая эти выступления, даже опытные политические деятели, видевшие на своем веку немало блестящих ораторов, сталкивались с тем, что поражало и восхищало их.

«Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный подбородок… Потертый костюм, несколько не по росту длинные брюки… Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой…»

– это запись Джона Рида. Он же подводит итог своим наблюдениям:

«Ничего, что напоминало бы кумира толпы».

Но тут же отмечает:

«Тысячи простых лиц напряженно смотрели на него… Простой, любимый и уважаемый так, как, быть может, любили и уважали лишь немногих вождей в истории»[209].

История знала немало политических деятелей, чьи выступления, полные артистизма, остроумия и блеска эрудиции, вызывали всеобщее восхищение. История знала и ораторов, чья страсть, чей темперамент и эмоциональность заражали аудиторию, заставляли бурно «сопереживать» речь. Ленин принадлежал к другому типу ораторов…

Казалось бы, он все делал «не так»…

Известно, что, выступая перед массовой аудиторией, оратор должен все время находиться на одном месте – иначе внимание слушателей рассеивается (для этого древние и придумали трибуну)… Ленин, выходя к аудитории, если позволяло место, почти сразу же начинал двигаться вдоль авансцены, как бы «вышагивая» свою речь…

Известно, что оратор должен быть очень внимателен к своей жестикуляции, ибо любой неловкий жест может вызвать смех аудитории…

«Излюбленные жесты и привычные движения, пишет о Ленине Крупская, – движения правой рукой во время речи вперед и вправо…

Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было. Манерности, вычурности, странностей, театральности, рисовки в движениях не было»[210].

И все-таки некоторые жесты Владимира Ильича – пальцы, засунутые за проймы жилета, или руки в карманах пиджака или брюк – вряд ли кто-либо причислит к разряду «классических»…

Известно, что, выступая перед массовой аудиторией, оратор должен стараться говорить достаточно медленно и короткими фразами