Колин не может больше сидеть, ему необходимо двигаться, каким-то образом избавиться от этого чувства, вцепившегося в его внутренности. Он вскакивает, шагает к другой стене палаты, вжимая кулаки в живот:

– Как долго?

– Два года. У меня было два года с ним, а потом на два года он исчез. Я к тому времени давно уже завязала, но тут пошла тяжелая полоса. – Мэгги устало прижимает пальцы к глазам, делает глубокий вдох. – Взяла в медпункте таблетки. Когда вернулась к себе, он был там, сидел за кухонным столом, как ни в чем не бывало. Будто я вышла за чашечкой кофе, а он сидит, ждет, когда я вернусь. Но времени прошло слишком много, Колин. Я не смогла.

– Два года? – Ужас стискивает ему легкие ледяным кулаком, тянет вниз, и его охватывает ощущение, будто он сейчас провалится внутрь себя самого. Он пойдет за Люси куда угодно. Он вообще больше не представляет, как без нее быть. Мэгги все стоит перед ним, но ее фигура будто пошатывается, подернувшись дымкой. Он протирает глаза.

– Он до сих пор жил в воспоминании о том вечере. А я-то успела за это время прожить два года – ходила на учебу, возвращалась домой, искала его, боролась с зависимостью. Каждый день, все два года. И тут появляется он. Моя жизнь катится псу под хвост, а он сидит, сияет, будто в лотерею выиграл. Так что я от него ушла. Жаль, надо было сказать ему оставить меня в покое, еще когда он вернулся в первый раз.

Колин не знает, смог бы он это сделать. Вряд ли для него возможно было бы отказаться от Люси, неважно когда.

Он понимает, что произнес это вслух, только когда Мэгги грустно отвечает:

– Ты еще дойдешь до этого. Найдешь в себе силы. Может, когда она в первый раз исчезнет больше, чем на месяц. Может, когда вернется домой на час, а потом ее опять не будет рядом много дней. Или, может, она добьется своего, и ты все сделаешь для нее сам, своими руками.

Он едва понимает, что она говорит, но заставляет себя сказать:

– И он исчез навсегда?

Она закрывает глаза; несколько беглых слезинок скатываются по щеке:

– Я не знаю.

– Когда ты видела его в последний раз?

– Вскоре после того, как он вернулся. Эти истории… Тут их рассказывали всегда. Я далеко не сразу поняла, что мертвые здесь не могут покинуть школу, выйти за ворота. Я… перестала смотреть.

Она выпрямляется, встряхивает головой и достает салфетки из нагрудного кармана своего халата.

– Не знаю, что труднее. Вынести все это или отпустить его. Не знаю. Просто не знаю.

Где-то звонит телефон, и магия рушится; лампы дневного света будто опять загораются в полную силу; падает звонкая тишина.

Она идет к выходу, вернувшись в привычный рабочий режим, уже на ходу говорит ему поберечь себя. Но он обнимает ее крепко-крепко и говорит «спасибо».

* * *

Всю дорогу до кладбища Хиллкрест Колин твердит себе, что увидеть могилу Люси – совсем не то же самое, что увидеть ее саму. Но ему нужно по-настоящему выговориться, а ему ясно, что прямо сейчас она – единственная, кто способен понять абсолютно все.

Он паркует машину и начинает путь по тропинке, которая вьется через ухоженные лужайки, которые когда-нибудь – через несколько месяцев – будут оглушительно-зелеными, а пока спят, бурые, обнаженные. Смотрит на знакомую узенькую дорожку, которая ведет сквозь рощицу голых, узловатых деревьев. Могилы в той стороне лежат в тени гигантского дуба; осенью земля там покрыта желудями, а летом – пятнами света и тени. Но даже когда здесь сияет солнце и зеленеет трава, Колин всегда ощущает странный вакуум в этом месте. Он давно не ходил этой дорожкой туда, где лежат его родители и сестра – не бывал на их могилах уже больше двух лет.

Но стремление увидеть Люси – это совсем другое; оно жжет ему грудь, гонит вперед. Сверяясь с картой, он идет прямо, потом сворачивает к участку, отделенному от прочих кованой изгородью. Он сам не знает, что ожидает увидеть, но с каждым шагом сердце все тяжелее в груди; под ногами чавкает слякоть.

На ходу он сравнивает надписи на надгробьях с картой:

Мэри Джорджи Стивенсон,

любящая жена, мать, сестра.

1923–1984.

Джеремия Хансен,

наш отец.

1901–1976.

Имена, слова, даты. Целые жизни, сведенные всего к паре фраз.

А потом, посреди большого участка, обнесенного узорной изгородью, он замечает одно-единственное надгробие. Странно видеть ее здесь совсем одну, в стороне от других могил. И тут до него доходит, что места рядом с ней, должно быть, пустуют в ожидании ее родителей.

Руки у него сжимаются в кулаки, и он стоит, глядя на простую надпись, на хрупкие очертания цветов, выбитые в полированном граните. У него зудят пальцы от желания прикоснуться к буквам, составляющим ее имя, понять, такие же ли они настоящие на ощупь, как она сама; понять, осталось ли от нее хоть что-нибудь – здесь.

– Привет, – говорит он каменной плите, – Люсия Рейн Грей. С 1981 по 1998. Любимая дочь и подруга.

Он чувствует непонятную ярость при виде этого, такого обычного памятника, и с его губ срывается несколько отборных ругательств. Вздрогнув, он оглядывается. Он по-прежнему один, но его наверняка было слышно на другой стороне холма.

– Вы что, шутите? Могли бы и постараться немного.

Он запихивает замерзшие руки поглубже в карманы и смотрит вдаль, поверх могил. Ни деревьев, ни домов, – ничего, что могло бы сдержать ветер, впивающийся холодом ему в бок, подхватывающий с могил увядшие цветы и несущий их, завывая, вниз по холму, прочь от тех, кому они предназначались. При всех стараниях ветра здесь царит почти сверхъестественная тишина. Колин садится на мокрую жесткую траву, растушую на ее могиле.

– Прошлым вечером танцы были, – говорит он. – Джей пошел с Амандой.

Он улыбается, в точности представив себе ее реакцию.

– Я собирался тебя пригласить, но… – Он подбирает камешек, поворачивает в ладони. Низ камешка мокрый и блестит, как оникс, но верхушка сухая и белая, непрозрачная. Просто удивительно, как вода способна преобразить простой камень так, что он выглядит драгоценностью с одной стороны и осколком цемента – с другой. Прямо как озеро.

– Я тут, на этой стороне кладбища, в первый раз, и да, тут жутковато. Ты знала, что мои родители – прямо вон там? Подумать только, как это странно: для меня уже было приготовлено местечко на семейном участке, когда тебя хоронили. – Колин качает головой, и холод, воспользовавшись этим, пробирается к нему под одежду. – А ведь правду говорят, что на кладбищах жутко. Можно подумать, тут полно призраков и смерть повсюду, но они просто… такие пустые. Это-то самое странное и есть, ощущение, что это место – совершенно пустое и заброшенное. Да кому надо тут болтаться? Не удивительно, что ты решила появиться вновь на тропинке, где деревья есть, и вода…