С тревогой отмечал я и другое. Подготовленность нашего среднего сотрудника к работе за рубежом не улучшается. В Институте имени Андропова — высшем учебном заведении разведки — слушателям давали сумму знаний, но мало учили думать. Работали по старинке, занимали недопустимо много времени так называемыми общественными науками. По существу же — механическим перемалыванием набивших оскомину курсов марксизма-ленинизма.

1 октября 1988 года В.А. Крючков был назначен председателем Комитета госбезопасности СССР. Разведка осталась без начальника. Несколько месяцев умы сотрудников занимал вопрос, кто же будет преемником Крючкова. Не осталось ни одного неразобранного варианта. Первый заместитель начальника ПГУ В.А. Кирпиченко — опытный, зрелый работник, но уже несколько староват для этой должности. Ему исполнилось 66 лет. Возможно, другой первый заместитель — В.Ф. Грушко. Ему нет шестидесяти. Перебирались все мыслимые и немыслимые комбинации, возникали слухи о возможности назначения человека со стороны. Крючков молчал, работа шла своим чередом под надзором временно исполнявшего обязанности начальника ПГУ Кирпиченко.

К концу января слухи начали приобретать более четкую направленность, и я с ужасом почувствовал, что тяжкий жребий может выпасть на мою долю. Посоветовался с женой, решил, что, если Крючков сделает мне такое предложение, я откажусь. Слишком велика ответственность, да и нет желания менять ставшую привычной, освоенную работу на неизведанное, близкое к высоким сферам место. К этим сферам с давних пор у меня возникло определенное предубеждение, отнюдь не по идеологическим, а скорее по чисто человеческим мотивам. Мне не нравилась атмосфера всесилия, всезнания, загадочности, окружавшая представителей верхов, которых приходилось наблюдать на разного рода совещаниях. Я подозревал, что за самоуверенностью часто скрывается пустота. Крючков чувствовал себя в компании таких людей как рыба в воде, он был одним из них.

Дело обернулось неожиданным образом. Крючков позвонил вечером 23 января 1989 года и приказал мне явиться в приемную генерального секретаря ЦК КПСС к девяти часам утра следующего дня. Долгие разъяснения в привычки председателя не входили, у меня же не было привычки требовать разъяснений. Приказано явиться, значит, надо явиться. Там все станет ясным, хотя, разумеется, я уже догадывался, о чем пойдет речь. Куда-то исчезла моя недавняя решимость отказаться от назначения. Боюсь, что проявилось тщеславие. Сработала и старая служивая мудрость — ничего не просить и ни от чего не отказываться.

В девять ноль-ноль я был на месте, появился Крючков, зашли вместе в приемную. В кремлевских коридорах физически ощущаешь атмосферу власти — я там был во второй раз. Прошел В.И. Болдин — неприметный человек с острым взглядом. Крючков на несколько минут отлучился с ним, вернулся, и мы проследовали в кабинет М.С. Горбачева. Генеральный секретарь был сух, строг, поздоровался со мной без малейшего видимого интереса и дал короткое наставление. Суть его — Советский Союз идет к очень серьезным договоренностям в области разоружения. Важно не допустить, чтобы нас поставили в невыгодное положение. Это главная задача разведки. Примерно так. Поблагодарил за доверие, вышел.

В тот же день было принято постановление политбюро ЦК КПСС о назначении меня заместителем председателя — начальником Первого главного управления КГБ СССР.

В кабинете начальника ПГУ за последние годы я бывал бесчисленное множество раз — с информационными докладами, с документами, на совещаниях. Теперь я в нем хозяин.

Что делать мне с восемью телефонами? С кем они меня соединяют? По какому может позвонить генеральный секретарь? Вот первые довольно глупые вопросы, которые возникли передо мной в новом кабинете.

Начал обживаться, привыкать к высокому положению. Пришлось нелегко. Необозримый круг проблем, многие из них для меня абсолютно незнакомые. Совершенно иной круг внешних контактов. К тому же должность заместителя председателя КГБ означала необходимость осваиваться с делами всего комитета.

Первые недели я проводил на работе по пятнадцать-шестнадцать часов, плохо спал, просыпался среди ночи, додумывал какую-то мысль и поднимался утром с таким ощущением, что всего лишь на минуту закрыл глаза.

Постепенно при поддержке коллег, с помощью Крючкова все стало вставать на свои места. Перестали путаться телефоны и кнопки на пульте прямой связи, налаживался распорядок дня. Жизнь вошла в колею.

* * *

Демократизация нашего общества, перестройка всей системы общественных отношений, коренные изменения во внешней политике были встречены в Первом главном управлении с осторожным оптимизмом. Мы лучше чем кто-либо видели, что отставание Советского Союза от развитого мира не только не сокращается, но стремительно нарастает, и было совершенно очевидно, что полумеры, вроде «стратегии ускорения», обречены на неудачу. Нам было горько сравнивать прогрессирующее материальное и духовное обнищание народа нашей страны с теми шагами вперед, которые сделали некоторые азиатские страны. Перестройка нужна, но многим из нас казалось, что слишком быстро разрушается старое, когда еще не определились даже контуры нового.

Долго держались иллюзии относительно конструктивного потенциала КПСС, возможности ее самообновления. Эти иллюзии стали развеиваться лишь к середине 1990 года и окончательно исчезли после XXVIII съезда партии.

Мы видели то позитивное, что появлялось в обществе, но тяжело переживали все более серьезные издержки нового курса, крах старой экономики без появления новой, крах старого государственного устройства без появления приемлемой альтернативы. Была сильна надежда на возможность сохранения единого федеративного государства, вера в неисчерпаемые возможности социалистического строя.

События развернулись круче, чем можно было ожидать, опрокинув многие прогнозы западных дипломатов, политологов, разведчиков, с которыми мне приходилось знакомиться по долгу службы. Думается, что каждый поворот событий был неожиданным и для партийно-государственного руководства Советского Союза. Приходилось вновь и вновь убеждаться, что решения принимаются по наитию, под влиянием случайных факторов, экспромтом. Колоссальные возможности нашей системы, если не для управления процессами, то хотя бы для сбора и разумного, непредвзятого анализа информации о положении в стране, насколько мне известно, не использовались.

Дестабилизация положения не могла не сказаться на разведке. Нам удалось избежать раскола в своем сообществе. Сказались привычка к дисциплине, чувство товарищества, профессиональная осмотрительность. Большинство сотрудников, на мой взгляд, придерживается умеренных, с легкой консервативной окраской взглядов. На их фоне проявились немногочисленные радикалы — те, кого называли демократами, и те, кто готов был отстаивать традиционные ценности — Ленина, Октябрьскую революцию, социализм — чуть ли не на баррикадах. В числе первых преобладали молодые люди, в числе вторых ветераны.

Огонек потенциальных раздоров приходилось гасить, призывать людей к уважению чужих взглядов, предупреждать против попыток гонений на инакомыслящих. Медленно, очень медленно и болезненно приживалось осознание того, что старые порядки — с руководящей ролью партии, спускаемыми сверху идеологическими установками, с незыблемостью краеугольных камней — безвозвратно уходят в прошлое и что было бы безумием пытаться остановить или затормозить ход истории.