— Где ваш радист? — спросил я.

— Вот он, в углу.

— Почему не отвечаете на позывные полка? — спросил я радиста.

— Рация не работает, товарищ батальонный комиссар, — вскочив, коротко доложил радист.

— Рация не работает! А голова у вас работает?! Чему же вы учились?! Или «чему-нибудь и как-нибудь»? Что теперь с вами делать?! Для чего же вы здесь нужны?! Вы же просто сорвали радиосвязь с полком, вы, можно сказать, вырвали эту связь из рук командира полка. Он надеялся на вас как на последнюю надежду, и вы лишили его этой надежды!

Своему возмущению я, кажется, дал полную свободу. А негодованию моему действительно не было предела! Все, стоя, выслушали мой разнос, и каждый про себя, очевидно, исповедовался в своих недостатках и ошибках, а медсестра Зина, ленинградка, вышла в другой отсек, чтобы не слышать моей брани, но, охваченный негодованием, я не замечал этого. Только успокоившись и взяв себя в руки, я заметил свою оплошность и тут же извинился перед ней. Она усмехнулась:

— Я никому бы не поверила, что вы можете быть таким злым и беспощадным. Но я вас не осуждаю. Если бы я была мужчиной, то, наверное, поступила бы так же, а, может, и еще жестче.

Услышав такое суждение из уст женщины, я искренне поблагодарил ее. Затем, повернувшись к Аверьянову, приказал:

— Бегом исправить линию связи со штабом полка. Радиста немедленно направить в полковую мастерскую для ремонта рации. Что на передовой?

Точно никто ничего не знал, но в один голос утверждали, что на передовых никого нет.

— Если бы там никого не было, вас тоже давно бы не было, всех бы давно перестреляли, — возразил я.

С этим, кажется, все согласились.

Оказалось, этим утром были ранены комбат и комиссар батальона, их эвакуировали на правый берег, о чем все еще не было известно в штабе полка.

— Вы вот ругаете, товарищ батальонный комиссар, — вдруг заговорил Аверьянов, — а мы за день шесть атак отбили.

— Откуда вас атаковали немцы? — поинтересовался я.

— А вот отсюда, по берегу, — указал Аверьянов.

Положение становилось все более загадочным. «В самом деле, — думал я, — если бы на передовых никого не было, немцы, несомненно, атаковали бы дзот со всех сторон, но кто-то вынудил их атаковать дзот с самого невыгодного направления.

Кроме того, если немцы уже шесть раз вырывались к берегу и все же не смогли на нем закрепиться, значит, заслуга в этом не только защитников дзота, кто-то с фланга беспокоит противника». Осмотревшись, я увидел, что в дзоте оставались солидные запасы патронов и гранат, завезенных сюда еще в апреле. У стены аккуратно сложены бумажные кули с пшеничными сухарями, стояли ящики с консервами, шпиком и с медикаментами. С таким запасом можно держаться долго.

По мере успокоения я стал чувствовать себя все хуже и хуже, разболелась голова, во всем теле возникла какая-то гнетущая слабость, и снова зашумело в ушах, голове, из уха опять потекла кровь, я ощутил, как уходят силы, терялось сознание. Контузия на поляне дала себя знать, к тому же я почти сутки не ел. Все это сломило мой организм, и мне пришлось лечь. Вдруг завизжал зуммер телефона. Не имея сил подняться, я лежа проинформировал командира полка о положении дел на левом фланге и попросил усилить охрану мостика-перехода, заменив оставленных там разведчиков, а вместе с подкреплением прислать командира батальона. В ответ успел расслышать, что они только собираются создавать резерв, выйдет подкрепление не ранее утра... — и упустил трубку, потеряв сознание, силы оставили меня.

Очнувшись, я почувствовал, что болит все тело, шум в голове и ушах не прекращался, резко подскочила температура, а в глазах опять замелькали темные круги и красные шарики. Возле меня хлопотала медсестра.

— Выпейте это, — предложила она, протягивая порошок.

Через некоторое время я почувствовал заметное облегчение.

Передовая и ее защитники

Время перевалило далеко за полночь. Утром немцы могут начать штурм. Медлить нельзя. Взяв с собой Аверьянова, старшину и двух солдат, я отправился разыскивать передовую и ее защитников.

Предположения мои были таковы: с первой линии обороны немцы выбили наших защитников, ворвались на плацдарм где-то в районе болота (что, конечно, их мало устраивало); а уцелевшие наши войска отошли ко второй линии и закрепились на ней. Поэтому я решил отправиться сразу на вторую линию, найти тех, кто отражал все попытки врага вырваться к берегу.

Восток уже занимался красной зарей, утренняя прохлада так и охватила нас, едва мы вышли из теплого дзота. Быстро рассредоточились и двинулись по лесу. Густая серая роса мелким бисером повисла на траве и кустарнике, размачивая добела наши сапоги. Коварная тишина всюду подстерегала угрозой. Шли мы осторожно, на некотором удалении друг от друга, держа оружие наготове. Шли прямо на север.

Достигнув окопов второй линии, которые в этом месте оказались пустыми, мы повернули и пошли на юго-запад. Проволочные заграждения, натянутые здесь прямо по деревьям, были не тронуты. Пройдя метров сто по окопам, нашли командира 2-й роты лейтенанта Филатова, он лежал за станковым пулеметом, рядом сидел солдат, набивал патроны в ленту. Увидев нас, лейтенант обрадовался и сразу махнул рукой, подавая знак укрыться, и полушепотом предупредил:

— Где-то близко разговаривают немцы.

Мы тоже перешли на полушепот.

— Кто у вас справа, слева? — спросил я.

— Слева у меня еще один станковый и один ручной пулеметы, у ручного — только сержант, а у станкового — комвзвода и сержант. Беда, что у нас патроны кончаются. Вот, на пол-ленты заняли у комвзвода. И все. А там будем драться одними гранатами. Справа у меня только два ручных пулемета. У них патроны тоже на исходе.

— А как у вас с питанием?

Лейтенант переглянулся со своим солдатом и криво усмехнулся:

— Никак. Скоро сутки как ничего не ели. Хотя бы глоток воды достать, так и то негде. На болоте немцы, а до Волхова далеко, да и оставлять огневые нельзя, могут каждую минуту навалиться.

Я сразу приказал старшине и двум солдатам вернуться в дзот и доставить сюда ящик с патронами, сухарей, консервов, сала, сахара и горячего чая, а также подвести командиру роты телефон. А мы с Филатовым решили до возвращения старшины обойти всю оборону, оставив у его пулемета Аверьянова.

Пять огневых точек с личным составом в девять человек — вот та сила, которая не пустила целый полк немцев, рвавшихся к берегу Волхова. Растянувшись на целый километр, пулеметчики вели огонь веером, создавая видимость большой силы, лес увеличивал этот эффект, искажая и скрывая истинное положение вещей.

По пути лейтенант Филатов вкратце рассказал мне всю историю боя.

— Взялись они ровно в девять утра, мы только позавтракали, — начал лейтенант. — Ударили всей своей артиллерией по нашему соседу, первой роте. Через каждые пять минут — лавина снарядов. И так целый час — били и били артиллерией, и все по первой. Думал, там уже никого живого. Да и все это понимали. А солдаты мои, увидев такую массу огня, стали глубже закапываться в землю, спешно делали подкопы в траншеях, лисьи норы. Только прекратился огонь, на первую роту цепями побежали немцы. И что вы думаете?! Тут же закувыркались! Первая рота вдруг ожила и таким огнем их встретила! Мы тоже, развернув свои пулеметы, стали поливать их огнем. Вы же знаете, какая там ровная поляна. Редким счастливчикам удалось выбраться. Потом немцы снова стали бить артиллерией то по первой роте, то по нашей. А к полудню бросили танки. После артналетов у нас осталось из четырех противотанковых орудий одно, а остались ли в живых ПТО[12]в первой роте, нам не было известно. Подняв всех солдат с противотанковыми ружьями, сам я побежал к орудию. Хотя там у меня ребята были надежные, но все-таки поддержать надо. Одно орудие у нас осталось, на него только и была надежда.