— А я и не искала, — пробормотала Элла, скорее убеждая в этом себя, чем мужа. — Руми говорит, что не надо охотиться на любовь где-то вне себя. Все, что надо, — это сломать внутренние барьеры, которые мешают нам в поисках любви.

— О Господи! Что на тебя нашло? Где прежняя Элла? Только не надо всей этой романтики! Стань такой, какой была всегда! — огрызнулся Дэвид. — Пожалуйста!

Нахмурясь, Элла разглядывала ногти, словно ее что-то раздражало в них. На самом деле она вспоминала другой день, когда говорила нечто похожее своей дочери. Ей показалось, что круг замкнулся. Как в замедленной съемке, она кивнула и отложила салфетку.

— Пожалуй, нам пора. Я не хочу есть.

В ту ночь они спали на разных кроватях. А рано утром Элла первым делом написала письмо Азизу.

Февраль 1246 года, Конья

— Безбожный мир! Бесстыдный мир! Шейх Ясин! Шейх Ясин! Вы уже знаете новость? — кричал Абдулла, отец одного из моих учеников, идя навстречу мне по улице. — Вчера Руми видели на постоялом дворе в христианском квартале!

— Слышал, слышал, — сказал я, — но меня это не удивляет. У него жена-христианка, а в друзьях — еретик. Чего еще от него ждать?

Абдулла мрачно кивнул:

— Наверное, вы правы. Надо было это предвидеть.

Вокруг нас собрались прохожие, заслышав, о чем мы говорим. Кто-то предложил больше не разрешать Руми проповедовать в Великой Мечети. По крайней мере, пока он публично не покается, сказал я. Затем, поскольку опаздывал на занятия в медресе, поспешил прочь.

У меня всегда было подозрение, что Руми не так-то прост и что его темное нутро когда-нибудь да вылезет наружу. Однако даже я не ожидал, что он пьет вино. Совершенно непростительно. Говорят, в падении Руми виноват Шамс, что, не будь его рядом, Руми вернулся бы к своей прежней жизни. Но я так не думаю. Не то чтобы я сомневался в дурных качествах Шамса или в его дурном влиянии на Руми — что есть, то есть, — но вот вопрос: почему Шамс не имеет влияния на других ученых мужей, например на меня? Вероятно, у этих двоих гораздо больше общего, чем думают люди.

Некоторые слышали, как Шамс сказал: «Ученый муж живет в отметинах своего пера. Суфий любит и живет на следах!» Что бы это значило? Очевидно, Шамс считает, будто ученый только и делает, что говорит, а суфий идет. Но Руми тоже ученый, разве нет? Или он больше не считает себя одним из нас?

Если бы Шамс пришел в мой класс, я бы прогнал его, не дав ничего сказать в моем присутствии. Почему же Руми не поступает так же? Что-то с ним не так. Начнем с того, что у него жена-христианка. Мне плевать, что она перешла в ислам. Христианство в ее крови и крови ее ребенка. К несчастью, горожане не воспринимают угрозу христианства с надлежащей серьезностью и не имеют ничего против того, что мы живем рядом с иноверцами. Тем, кто настолько наивен, что верит им, я всегда говорю: «Разве могут смешаться вода и масло? Вот и мусульманам и христианам не следует жить вместе!»

Из-за того, что у него жена-христианка, да еще из-за того, что он печально известен своей терпимостью по отношению к меньшинствам, в моих глазах Руми всегда был самым ненадежным человеком в нашем городе. Когда же под его крышей поселился Шамс Тебризи, он окончательно сбился с истинного пути. Своим ученикам я каждый день напоминаю о том, что им надо быть настороже, иначе они попадут в лапы шайтана. А ведь Шамс — олицетворение дьявола. Уверен, это он послал Руми на постоялый двор. Одному Всевышнему известно, как Шамсу удалось уговорить Руми. Но разве не шайтан заставляет добродетельных людей совершать богохульства?

С самого начала у меня были подозрения насчет Шамса. Как он посмел сравнить пророка Мухаммеда, да будет он благословен Богом, с безбожным суфием Бистами? Разве не Бистами говорил: «Смотрите на меня! Велика моя слава!» И он же говорил: «Я видел, как Кааба[28]движется вокруг меня!» Этот человек утверждал: «Я — кузнец самого себя». Если это не богохульство, тогда что это? И его повторяет Шамс, его он почитает. Подобно Бистами, он тоже еретик.

Единственная добрая новость заключается в том, что горожане наконец-то очнулись. Наконец-то это свершилось! С каждым днем у Шамса все больше противников. А что они говорят! Даже мне иногда становится страшно.

В банях и чайных, в полях и садах люди в ярости готовы разорвать его на куски.

В медресе я пришел позднее обычного, не в силах отделаться от мрачных мыслей. Едва я открыл дверь в классную комнату, как почувствовал, что творится нечто неладное. Мои ученики сидели правильными рядами, но были бледными и, на удивление, молчаливыми, словно увидели призрак.

Я сразу понял, в чем дело. У открытого окна, прислонившись к стене, с наглой усмешкой на безволосом лице сидел не кто иной, как сам Шамс из Тебриза.

— Салям алейкум, шейх Ясин, — произнес он, не сводя с меня твердого взгляда.

Я помедлил, не зная, стоит ли с ним здороваться, и решил, что не стоит. Вместо этого я повернулся к ученикам и спросил:

— Что этот человек тут делает? Почему вы впустили его?

Смущенные, испуганные ученики не посмели мне ответить. Зато Шамс как ни в чем не бывало нарушил молчание. У него был наглый тон, и он не мигая смотрел на меня.

— Не ругайте их, шейх Ясин. Это была моя идея. Я проходил поблизости и сказал себе: «Почему бы не задержаться и не посетить в медресе человека, который, насколько известно, больше всех остальных горожан ненавидит меня?»

Февраль 1246 года, Конья

Беззаботно болтая, ученики сидели на полу, когда дверь внезапно распахнулась и в классную комнату вошел Шамс Тебризи. Все тотчас замолчали. Так как я много слышал о нем необычного и плохого, в первую очередь от нашего учителя, то испугался, подобно всем остальным мальчикам. А Шамс был как будто дружески расположен к нам и совершенно не смутился нашим приемом. Поздоровавшись, он пояснил, что пришел перемолвиться словом с шейхом Яси-ном.

— Наш учитель не любит, когда в классе чужие. Наверное, вам лучше поговорить с ним в другом месте, — сказал я, надеясь избежать неприятной встречи.

— Спасибо за заботу, молодой человек, однако иногда неприятные встречи не только неизбежны, но даже необходимы, — проговорил Шамс, словно прочитав мои мысли. — Но не беспокойся. Я надолго не задержусь.

Сидевший рядом со мной Иршад процедил сквозь зубы:

— Ты только посмотри, как он спокоен! Настоящий дьявол!

Я кивнул, хотя не был уверен, что Шамс похож на дьявола. Сидя напротив него, я не мог не восхититься его прямотой и смелостью.