Исповедь странная, но я уверен, что в тисках тех же противоречий бьются мысль и чувство многих русских, и не только за рубежом. Мы отмахиваемся от назойливых вопросов: своеобразное «подожди, сейчас слово принадлежит оружию». Но такая солдатская психология не спасет, и не всякий способен на ней успокоиться; да и не успокоение жаждется, а взыскуется ответ; без этого невозможно жить. Мне он мерещится, но неясно видится, в том, что мы – люди своей земли, и эта земля останется как вечное, в то время, как временное – политический строй, люди у власти, наши собственные обиды и горести, – все это минует, все это, по существу, значительно только в пределах моей личной жизни, моих переживаний, но и тут уступает напору нелогических чувств, о природе которых мы так мало знаем; можем называть их голосом крови, патриотизмом, не в названии дело, и даже не в точном их определении. Их сила в их неразумном бытии, их оправдание в факте их существования. По счастью, это не национализм, русский народ не нация, а союз народностей. Гуманизм, лежащий в основе всякой высокой культуры, по природе своей космополитичен; в данном случае он оспаривается чем-то более сильным, непосредственным и живучим. Мне хотелось бы понять это, как чувство земли, – не племени, не государства, и даже сказать «родины» было бы не вполне точно, а земли, не в отвлеченном, а в самом прямом и точном смысле, вот этих комьев чернозема или хотя бы бесплодных песков, лично для меня – лесного простора, омытого большой рекой. Мы оставляем область рассуждений и терминологии и вступаем в прекрасные дебри поэзии, – и именно этого не следует опасаться, это и есть верная выводная тропа! Почтительный поклон логике – и уход в себя, в музыку и живопись чувствований, имеющих свои законы.

Воззвание к непосредственному чувству ни от каких логических противоречий, конечно, не избавляет; нельзя на нем основывать и никакого готового строя идей. Я приводил отрывки исследования французским критиком с немецкой фамилией отрицательных качеств русской души, ее беспочвенности и отсутствия в ней «оси» (desaxement). Это верно в том смысле, что она не надета на струганную палочку, как душа современного европейца, выхолощенная внешней цивилизацией, что она по преимуществу иррациональна. Вот от чего не следует открещиваться! Творчество ума создает изобретения и теории; творчество чувства (фантазия) руководит живой жизнью, которая должна быть художественным произведением; оно рождает идеи. Если бы мы попытались выйти из заколдованного круга противоречий путями того «здравого реализма», который прославлен политикой диктатур (фашизм, нацизм, коммунизм), то неизбежно пришли бы к предательству чувств. Так оно и случилось в части поверженных демократий Европы, случилось, к счастью, не с народами, а с политическими дельцами. Реализм допускает и предписывает в известный момент сдачу незащитимых позиций, в следующую – помощь врагу; чувство предпочитает сдаче самоуничтожение и смерть. Нас – не только нас – это волнует и очаровывает в образах войны, происходящей в России, войны, которую ведет народ – вопреки «реализму» его правителей. Это можно смело утверждать, помня, что те же правители не усомнились в свое время перед сдачей и сепаратным миром из чисто реалистических соображений, как в совсем недавнее время, по расчету, оказавшемуся ложным, не остановились перед союзом с нынешним врагом, союзом, приведшим к европейской войне и к поражению демократий. Но сейчас в России действительно «отечественная война», как в дни Наполеона, когда то же чувство (Кутузов) победило и подчинило себе расчеты (правительство Александра). И неразумие восторжествовало над здравым смыслом. Мы не знаем, чем окончится нынешняя борьба. Она может кончиться поражением, но народным позором – никогда. Возможна гибель – сдача немыслима, мы это отлично знаем. И примечательно, что на этой «беспочвенности» русской души строят свои последние надежды и те самые «реальные политики», которым ничего не стоит в нужный момент опять переменить фронт без малейшей краски на лице.

В конце концов – имеем же мы право на некоторую влюбленность в свою историю и даже на самовлюбленность; мы не отказываем в этом праве и другим народам! Но в основе, конечно, всепобеждающая любовь к родящей земле, наша преобладающая крестьянственность, деревенскость, огромность зеленых пространств, не загаженных цивилизацией. Вы и в униженной Европе не найдете предательства чувств в деревне – оно исходит из городов и в них остается – в учреждениях, в промышленных кругах, в торговле, в печати. Чем сильнее отрыв от земли, чем больше забиты легкие пылью города и каменным углем, – тем меньше в человеке противоречий рассудка и чувств, тем ему легче сделка с полууснувшей совестью и оправдание некрасивого, порой и просто грязного поведения реальностью политики и «национальными» интересами, хотя бы за счет национальной чести. Люди земли недоразвиты до такой стратегии добродетелей, они не верят, что она может порождать право и правду, – как не может уродиться добрая пшеница на засоренной чертополохом пашне. И вот с некоторой гордостью думается: мы по преимуществу – люди земли, которых выводит из тысячи противоречий естественная к ней любовь, тем более ценная, чем менее рассудочная.

«Новый журнал» (Нью-Йорк, 1942 – издание продолжается). Основан М.А. Алдановым (с 1925 г. он возглавлял литературный отдел в газете «Дни») и М.О. Цетлиным (в 1920–1940 гг. был редактором отдела поэзии в журнале «Современные записки»). Они редактировали совместно первые номера «Нового журнала» и считали его продолжением «Современных записок». Журнал имел подзаголовок «Литературно-политическое издание». В предисловии «От редакционной группы» справедливо утверждалось, что это «единственный русский „толстый“ журнал во всем мире вне пределов советской России». Редакторы обещали печатать всех, кроме «сочувствующих национал-социалистам и большевикам», и желали «всей душой России полной победы». Вместе с тем они «не считали себя обязанными замалчивать преступления и ошибки советской власти в прошлом и в настоящем» (Новый журнал. 1942. № 1. С. 3).

Н.Д. Авксентьев (о нем см. часть первую, вступление к его статье «"Фронт мира" и Россия») переехал из Парижа в Нью-Йорк в октябре 1940 г. вместе с другими русскими социал-эмигрантами. Вошел в состав редакции журнала «За свободу», где в июне 1941 г. опубликовал статью «Судьба России», доказывая, что соглашение Сталина с Гитлером не укрепило СССР, а ухудшило его положение, так как Германия овладела почти всей Европой и отрезала Россию от внешнего мира. Вместе с тем Авксентьев, как и его товарищи, был оборонцем – призывал стать на защиту России, приветствовал США и Великобританию за их помощь своей стране, верил в победу демократии и союза России с демократическими государствами. Эти мысли получили развитие в статье «Россия в войне».

Мысль о России, о том, что происходит сейчас там, неотступно стоит перед каждым из нас. Она подсознательно жива в нас даже когда мы думаем о другом: она является фоном, на котором проходит все остальное.

Только недостаток воображения, неспособность по настоящему переживать совершающееся там, позволяет нам вести нашу обычную, будничную жизнь, думать о маленьких делах каждого дня. Половина Европейской России, где жило семьдесят миллионов, ныне – «сожженная земля». Сметенные с лица земли деревни, полуразрушенные города, где среди развалин бродят уцелевшие жители. Уничтоженные посевы, запасы, фабрики и приведенные в негодность рудники. Миллионы убитых и искалеченных, умерших от голода, лишений и болезней. Миллионы бежавших с этой земли. Легко представить себе их положение, если вспомнить прошлую войну. Тогда была занята сравнительно небольшая часть русской территории. Тогда политики увода населения и «сожжения» земли не существовало. Количество беженцев было не так велико. Наряду с правительственными учреждениями существовал ряд больших и деятельных общественных организаций; работали земства, городские самоуправления, кооперативы и т. д. Но и тогда положение ушедшего с насиженных мест населения было ужасно. Что же происходит теперь? Подошла зима, которой особенно рады живущие вне России иностранцы, ибо она «выморозит» немцев, как будто русские не страдают от нее, не замерзают, не умирают.