Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, я слушала, черт возьми, — она понизила голос. — Она осудила меня, не дав ни одного шанса, — и так всегда, должна отметить. Чего ей бояться? Смешно.
— Не имею понятия. А почему я должна? Я его не видела. Вы оба его так любите, вы ему и звоните… Тогда вы сможете все вместе поиграть в Счастливую Семью. Это будет так мило! Почему бы вам не сфотографироваться с ним вместе у камина — в качестве открытки на следующее Рождество?
— Какая — такая? Папа, я и правда не вижу в этом смысла. Я была бы счастлива увидеть тебя, тебя одного, если ты когда-нибудь захочешь приехать ко мне, но мне не нужны все эти дурацкие сказки типа: «Она-на-самом-деле-любит-тебя-но-просто-не-умеет-показать-это». Ну, все, мне надо идти. У меня совещание. Да, прямо сейчас. Ну, пока.
На столе появилась кружка с кофе и две палочки «Кит-Кэта».
— Спасибо, Энт.
— Не за что. Простите за мячики, мисс.
— Ты наказан, после уроков останешься в классе.
Теперь, когда она приходила с работы домой, то падала в кресло перед телевизором и смотрела все подряд, ничего толком не воспринимая. Изображение просто проходило сквозь нее: телеигры, где все участники бились в экстазе, сериалы — ни сюжета, ни действующих лиц которых она не знала, спортивные программы, где ей было безразлично, каковы правила и кто выиграет. Иногда она заставляла себя подняться в студию, открывала дверь и натыкалась на кипы картин, пустые подготовленные холсты, старые альбомы для эскизов. Кисть в ее руке была неловкой, как совок. Картины теснились в голове, как будто пробираясь сквозь расплавленный свинец, но, когда она пыталась их «поймать», снова собирались в серые лужи. Спустившись вниз, она подолгу смотрела на кисть, все еще зажатую в руке, как на совершенно не известный ей предмет, непонятно для чего предназначенный.
На коврик шлепнулась почта. Наверняка ничего, кроме счетов и рекламы, но ее внимание привлекла открытка на самом верху кучи. Она подняла ее и еще несколько конвертов. Открытка была от Вив, из Бирмингема: «Привет, рева-корова. Надеюсь, ты в порядке и не слишком много размышляешь об Уилле. Извини, что я была такой бесчувственной подругой, но это только потому, что мне казалось, что вы очень подходите друг другу. Сейчас меня нет, и от этого все только хуже. Прости, прости снова. Пожалуйста, зайди к Нику, если хочешь немного приободриться (может, это не надо тебе, но ему-то точно надо, к тому же он любит твои острые креветки). Вернусь на следующей неделе».
Что там еще? Счет за ремонт шнуров на трех подъемных окнах. Счет по кредитной карточке — это можно вскрыть позже. Листовки с рекламой нового ресторана и салона красоты со Специальным Предложением — «Краска Для Бровей И Ресниц За Полцены!». Это что — два глаза по цене одного? И зачем каждое слово с большой буквы? Чтобы вы думали, что они Сообщают Вам Что-то Важное? Хмуря густые темные брови перед зеркалом, она подумала, что ей-то это как раз и неинтересно.
А, привет, давненько не встречалась с этим элегантным почерком: Письмо От Ее Матери (заслуживает больших букв). Какой же у нее красивый почерк, с удлиненными верхними и нижними палочками и петельками, похожими на завитки глазури на свадебном торте. Нет сомнений, письмо внутри пропитано ядом, опасным, как бритва, как кинжал в драгоценных ножнах.
Можно подумать, будто Алессандра могла написать письма с извинениями. В таком случае Белла позвонит в Ватикан и сообщит о Великом Современном Чуде. Да нет, скорее всего, там оправдания и скрытые обвинения в адрес самой Беллы. Это даже занятно.
Она подлила в кофе горячей воды из чайника и вскрыла письмо.
Дорогая Белла.
Удивительно, что она не поставила кавычки к слову «дорогая».
Я не привыкла писать или даже рассказывать о своих чувствах, так что тебе должно быть понятно, как это трудно для меня.
Неужели? Как это все тяжело — бедняжка Алессандра, на которую наехала противная Белла.
Мне кажется, мы очень похожи во многих отношениях.
Похожи? Что за чушь! Да мы совершенно разные.
Я знаю, мы обе склонны отгораживаться от тех, кого мы больше всего любим, когда чувствуем себя обиженными или уязвленными.
Я — нет. Я очень открытая.
На память пришло лицо Уилла, его голос: «Мне бы хотелось узнать тебя по-настоящему». Она увидела себя со стороны: свое собственное отвернутое лицо, крепко сжатые губы, ее быстрые уходы, когда она оставляла позади себя неловкий разговор.
Я прошу прощения…
Неужели нельзя было написать проще: «Извини меня»? Почему она всегда так официальна?
…если ты чувствуешь, будто я тебя подвела, или если я не выказывала тебе любви и теплоты в той мере, в какой бы ты хотела.
Прямо-таки фраза из уст адвоката. Не возьмет ли она на себя ответственность за то, что мать была так холодна? В ее ушах прозвучал голос Уилла: «… Она злобная ведьма Запада, а ты — крошка Дороти».
Не верю, что я была такой плохой матерью.
Ха! Еще бы!
Мне хотелось бы быть лучше. Возможно, все матери хотят этого. Мы с папой делали все, что могли, чтобы накормить и одеть тебя, чтобы у тебя был безопасный и надежный дом. Мы всегда были рады твоим друзьям, поощряли развитие твоих талантов и твою независимость.
Хм-м… Просто тебе было наплевать на меня.
Я могу сказать только, что я старалась, как могла, будучи такой, какая я есть. Я бы никогда не огорчила тебя намеренно. Вероятно, я могла бы быть тебе «лучшей» матерью…
Аг-га. Интересно, что ты поставила кавычки. Ирония — вообще-то понятие тебе неизвестное.
И я буду стараться изо всех сил. Я не буду приводить никаких оправданий или чувствовать себя обязанной сделать это…
Все равно будешь.
…меня воспитывали совсем по-другому. У нас было очень мало денег, как это часто бывает с эмигрантами. Наверное, поэтому я прикладывала больше усилий к тому, чтобы лучше обеспечить тебя, но не уделяла тебе того внимания, которое было тебе необходимо. Позднее возникли другие проблемы, которые очень отрицательно сказались на мне. Может быть, когда-нибудь я тебе о них расскажу.
О-оо, вот как? Очень ловко. Проблемы, значит. Потеряла помаду, когда тебе было двадцать лет? Свернулся голландский соус, который ты готовила в незапамятные времена? Не уточняешь, потому что знаешь, что все это будет звучать малоубедительно.
Ты не права, думая, что я не люблю тебя. Совсем не права. Прости, если я не показываю это так, как ты хочешь — или как я сама хотела бы.
Почему ты не напишешь, что любишь меня? Я люблю тебя. Неужели это и в самом деле так трудно произнести или написать? Она вспомнила Уилла, который спросил: «Ты что, не можешь выговорить слово на букву «л»?». Но, конечно, только ее мать может вывернуть фразу так, что у нее появляется явно негативный оттенок.