В городе у дедушки был двухэтажный дом, захламлённый разнообразным пластиковым мусором. Раньше, чтобы не платить за помойку, дедушка жёг мусор в печке. Он это делал по воскресным дням после мессы. Над домами стелился ядовитый дым от тающей в огне пластмассы. Соседи изо всех сил терпели причуды скаредного музыканта. Терпение добрых горожан лопнуло, когда он запихал в печку ломаный пластмассовый стул и дырявые калоши. На дедушку написали коллективную жалобу. Почётному гражданину запретили жечь что-либо, кроме дров и бумаги, и тогда в углах его дома стали скапливаться кучи бутылок, тюбиков, проводов, мешков, ботинок. Два раза в год, на каникулах, внучка сортировала мусор и вывозила его на помойку, а дедушка прикидывался, будто ничего не замечает.

Ганя с Саломеей гостили у дедушки неделю. Дедушка, видя, как счастлива внучка, перестал ненавидеть женишка. Он даже решил подарить Гане часы, посадил его в свою старенькую машинку и повёз в магазин. Сначала они долго ездили вокруг города в поисках дешёвого бензина. Потом ели в дешёвой столовой, хотя были совсем не голодны. Потом накупили некрасивых шапок и курток, потому что наткнулись на распродажу. «Редюксьон, редюксьон! — волновался дедушка. — Иль фо профитэ ля редюксьон!» Ганя пришёл к выводу, что у дедушки в жизни есть только два авторитета: Иоганн Себастьян Бах и Микаэль Ольссон. «У Ольссона — тридцать один миллирд долларов, что неудивительно, ведь он великий эконом и покупает себе всё на распродажах. Это его жизненный принцип. И он совершенно прав! Профитон ля редюксьон!»

Часы продавались в торговом центре. Он был совсем новый, этот центр, его построили по последнему слову моды и техники. В нём вкусно пахло, звучала приятная музыка, бесшумно скользили стеклянные лифты, за прозрачными стенами вставал грандиозный пейзаж с зелёными долинами и снежными горами.

Стуча палкой по блестящим плитам, с ненавистью глядя на ряды таинственных тёмных бутиков, дедушка искал отдел часов. Часы продавались на третьем этаже. С неба спустился лифт — с нежным звоном раскрыл объятия, выпустил красавицу с коляской, повременил немного и решил уехать. Дедушка бросился к нему, вонзил в закрывающиеся двери палку и навалился на неё, как на рычаг. Лифт в ужасе снова открылся, дедушка победно вошёл и начал хаотично тыкать в кнопки. Ганя утирал слёзы, еле сдерживая смех. Лифт поехал вверх, оставив под собой двух дам с изумлёнными лицами и какого-то согнувшегося пополам человека.

Хамфри Богарт, Одри Хепбёрн и усатенький Ди Каприо удручённо смотрели на дедушку, который бегал от витрины к витрине и злобно ругался. Им было обидно, что дедушке совершенно не нравятся «Свотч», «Омега», «Таг Хойер» — ни классических форм, ни последних моднейших моделей. «Врут, врут! Я знаю — всё это сделано в Китае! Всё плохого качества! А цены — безумие! Пойдём отсюда, ноги моей больше здесь не будет!»

Дома дедушка стал рыться в ящиках письменного стола, забитых нотами, квитанциями, проволочками, батарейками, фотоплёнкой, конфетками, спичками, и наконец вытащил на свет божий старые часы «Омега». Это были часы Антуанетты. Их не заводили сорок лет. Недовольно ворча, дедушка покрутил винтик, приложил часы к уху, настороженно прислушался и вдруг счастливо улыбнулся, услышав тихое биение золотого сердца. Стрелки побежали вперёд. Дедушка спрятал часы в коробочку и сказал Гане, что это — подарок для его бабушки, для Николавны. Накануне Ганя рассказывал дедушке про Николавну и показывал её фотографии на фоне квашнинского дома и Мсты. Дедушке понравились и Мста, и дом, и Николавна. Он сказал Гане, что будет рад, если Николавна приедет к нему погостить.

Участковый инспектор милиции лейтенант Голосов пришёл домой обедать. Он надел тапочки, поцеловал жену и деток, вымыл руки, лицо, шею и прилёг на диван. Всё утро он составлял протокол по делу ночного ограбления киоска и допрашивал пойманных жуликов. Жулики украли четырнадцать шариковых ручек, сотню простых карандашей, килограмм жевательной резинки «Орбит “Свежая мята”», несколько исторических романов и коробку с розовыми бегемотиками по тридцать четыре рубля штука. Жулики обменяли бегемотиков на три бутылки «Трёх топориков», так что топориков получилось девять и, распив портвейн тут же у ларька, заснули на тёплой земле. Был май, пели птицы. Жулики спали с открытыми ртами, вокруг их голов сияла в лучах восходящего солнца россыпь серебряных бумажек от «Орбита», который был, видимо, употреблён в качестве закуски. Ветер забрасывал жуликов мелким сором и лепестками яблоневых цветов. Отряд вооружённой полиции, прибывший на место преступления, вежливо растолкал жуликов и проводил их в машину.

Супруга позвала участкового инспектора к столу. Когда работа была напряжённой, Голосов питался в «Луне» или «Талисмане». Там был хороший комплексный обед. Но больше Голосов, конечно же, любил домашнюю еду. На Окуловском рынке жена покупала дивную свинину и готовила из неё прекрасный плотный обед. На первое был суп — крепкий мясной бульон, заправленный лучком и картошечкой. На второе — жареная свинина и лук с картошкой, обжаренные тут же сбоку на сковородочке в свином жирке. Да, это была самая любимая еда инспектора. Так кормила его мама, Анастасия Голосова. И так кормит теперь любимая жена — белая, полная, добрая, хорошая.

И дети у Голосова были хорошие — вежливые, старательные. Мальчики мечтали стать защитниками Родины. Старшая девочка хорошо училась, а младшая пока нигде не училась и ни о чём не мечтала: она была всем довольна и, радостно визжа, ползала по полу и пускала слюни.

И пол у Голосова был хороший: поверх старых досок — ровный финский ламинат. В окнах — пластиковые стеклопакеты. Потолок — подвесной, зефирный, сделанный в Китае. Русскую печь Голосов оклеил итальянским кафелем со скидкой. И всю избу снаружи обшил американкой.

Поев, Голосов снова прилёг, закрыл глаза. Над диваном висел, как водится, пёстрый ковёр, а рядом с ковром, в большой раме — семейные фотографии разных лет. Сверху — родители, ниже — молодой Голосов с братьями, мелкие фото из школы и армии. В школе ребята были хорошие, все — отличные друзья. Кроме Сникерса, конечно. Сникерса никто не любил. Он с детства был жадный и хитрый. Больше всего на свете Сникерс любил денежки, ради денежек мог на всё пойти. И в кого он такой уродился? Сникерс приносил в школу конфеты и на переменах продавал по спекулятивной цене. Ребята презирали бизнес Сникерса, но конфеты покупали, потому что буфета в школе не было, а сладкого хотелось.

Инспектор раскрыл «Окуловские ведомости» и тут же изумлённо охнул. На второй странице была напечатана толстая рожа Сникерса — в клобуке, с плутовской улыбочкой и пышной бородой. Вокруг рожи была статья про то, как добренькие попы устраивают для сирот бесплатные чаепития с бесплатными конфетами. Голосов мысленно плюнул, закрыл глаза и на минутку заснул. Его разбудил телефон. «Полиция, лейтенант Голосов слушает!» В трубке взволнованно затрещали. Инспектор изменился в лице, надел ботинки и выбежал из дома.

* * *

А тем временем в Сковородке инженер Илюшин коптил судачка на ольховых веточках. Вельможа гонял хвостом мух. Птицына сидела в кресле под цветущей сливой, Мобик аккуратно положил морду на её острые колени. Елизавета Андреевна смотрела, как блестит синяя вода в озере, как летят и кружатся снежной метелью лепестки, которые тёплый ветер срывает с деревьев, и с опаской прислушивалась к своему организму. С некоторых пор в её нутре воцарились разброд и шатание. Ей казалось, что она больше сама — не своя. Что в её желудке, сердце, печени, лёгких теперь полновластно хозяйничает Сергей Петрович, и от него уже не спрятаться. Что, куда бы она ни пошла, куда б ни поехала, везде с ней будет Илюшин с его рыжей бородой и туманными глазами. Вот он — ходит в её животе, гремит вёдрами, копает грядки, сажает свёклу, картошку окучивает. Как такое могло случиться? Когда она успела его проглотить? Неужели теперь никуда от него не скрыться? Или всё-таки попробовать сбежать?