И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна.[105] Именно так — и было это зимой, в декабре, когда на дворе стоял собачий холод, всё обледенело, дул резкий ветер. По дороге они встречали других несчастных, похожих на беженцев, которые, захватив с собой лишь самые необходимые вещи, спасаются от неприятельских войск; на самом же деле эти люди просто выполняли приказ Кесаря и направлялись к местам, откуда происходили их семьи. Встречаясь, люди едва обменивались парой слов. Каждый прятал руки под плащом. Останавливаться в гостиницах им было не по карману, и они продолжали свой путь даже после наступления ночи — до тех пор, пока не набредали на заброшенную ферму, хижину пастуха или любые развалины, где могли укрыться и разжечь костер из нескольких досок, которых все равно не хватит до утра. Цены за постой в гостинице смущали даже самых богатых. За овес для коня, кусок засохшего хлеба, любую мелочь запрашивали столько, сколько крестьянин зарабатывает за несколько дней. Иосиф, который был плотником, захватил с собой инструменты: он рассчитывал по дороге найти себе приработок. Но хорошо, если он хоть раз наколол дров для какого-нибудь вывихнувшего плечо егеря, — вряд ли в такое время кто-то нуждался в его услугах. Удастся ли им с женой найти пристанище в Вифлееме? Они уже видят полуразрушенную башню пригорода. Вступают на дорогу между ивами. На улицах и площади очень холодно, дует пронизывающий ветер.

Иосиф и Мария — на заснеженной площади Вифлеема. На них никто не обращает внимания. Обычная семейная пара, направляющаяся к гостинице. Мужчина в коричневом кафтане и большой шляпе несет на плече корзину и пилу; наверняка это плотник из ближайшей деревни, который и сейчас, несмотря на мороз, готов построить вам ригу или каретный сарай (вроде того, что виднеется вдали). Молодая женщина прямо сидит на осле, кутаясь в длинный плащ. Они только что перешли через ручей, на котором малыши катаются на санках и запускают волчки. Девочка постарше тянет за веревку табурет: на нем сидит один из ее братьев, а другой, самый младший, ожидает своей очереди. Большая птица опустилась на застрявшую в замерзшей воде бочку, присыпанную снегом. Всё это происходит в правом нижнем углу картины. Мальчик на берегу застывшего ручья привязывает коньки — сейчас он сорвется с места и побежит, заскользит по превратившимся в ледяные пруды выгонам, которые никогда не бывают так прекрасны, как на Рождество, под снежным покровом. Еще одна семейная пара пересекает ручей: мужчина в желтой шляпе держит на руках младенца, прикрывая его красной (с исподу) полой своего шерстяного плаща; жена идет следом, с трудом удерживая равновесие на льду. Картинки повседневной жизни.

Иосиф приближается к гостинице, пробираясь между двумя заснеженными телегами; одна из них, несомненно, нагружена зерном, на другой — винная бочка (мужчина сейчас нацедит из нее вино, если оно не замерзло). Посреди площади скособочился какой-то нищий домишко — хижина с провалившейся крышей; в качестве дымохода его обитатели приспособили старый улей, во дворе посадили чахлое деревце, к коньку крыши приделали маленький деревянный крест. Бык поравнялся с ослом, на котором сидит Мария, и с тревогой смотрит прямо на нас — тех, кто рассматривает картину. Не заприметил ли он, что к деревне подъезжает конный отряд, ощетинившийся пиками и копьями? Охотники возвращаются домой вместе со своей собакой. Женщина расчищает метлой дорожку в снегу, а рядом дети катаются на ледяной горке. Колесо мира медленно поворачивается. Телега сломалась, попав в рытвину. Ее отлетевшее колесо остановилось точно в центре картины.

Мария бесшумно поднимается по лестнице, неся на руках маленького Питера, чтобы еще раз показать ему заснеженный Вифлеем. Над Брюсселем тоже идет снег — и сквозь маленькие окошки на лестнице видно, что их сад весь укутан снеговой шубой, а крыши соседних домов побелели. Дверь в мастерскую открыта. Рядом с картиной, изображающей перепись населения и сбор податей, висит другая, о которой муж ничего ей не говорил. Это та же деревня и та же зима. Та же деревня с ее занесенными снегом крышами, толстым слоем снега на площади, припорошенными бочками, деревцами, которые тянутся вверх прямо из ледяной лужи. Те же желтые и красные дома, зубчатый щипец вдали, высокие голые деревья с черными ветвями на фоне зеленого неба. И посреди этой слепящей чистой белизны — отряд угрюмых всадников в латах и шлемах, с поднятыми копьями, который въезжает на площадь. Другие всадники, в красных кафтанах, уже заняли все улицы деревни. Ударами сапог, колами, алебардами солдаты ломают двери и глинобитные стены. Топорами разбивают ставни и, подставляя бочки, залезают на подоконники, а оттуда спрыгивают во внутренние помещения. Тогда Ирод, увидев себя осмеянным волхвами, весьма разгневался и послал избить всех младенцев в Вифлееме и во всех пределах его, от двух лет и ниже, по времени, которое выведал от волхвов.[106] Он лично возглавил эту вифлеемскую операцию. Он — в центре отряда всадников, под пурпурным штандартом с черным орлом; его седая борода падает на кирасу. Солдаты не торопятся. Деревня окружена. А если какая-нибудь мать, проскользнув задними дворами и перебравшись через кирпичную стену, все же попытается бежать, она будет заметной мишенью на белых полях, и любой всадник догонит ее за несколько минут. Да что там: женщину, путающуюся в своих юбках, которую ребенок хватает ручонками за лицо, мешая смотреть впереди себя (а она и без того оцепенела от ужаса), ничего не стоит проткнуть копьем, и младенца вместе с ней. Потому солдаты чувствуют себя так уверенно. Убить детей — что ж, они это исполнят. Но и не упустят случая прихватить там и сям кое-какое полезное барахлишко… Самое ужасное — крики этих женщин. Сколько лет этому ребенку — два или чуть больше? Если сомневаешься, лучше убить. Снег весь истоптан конскими копытами, солдатскими сапогами и башмаками женщин. Один за другим дети падают на землю. Тогда сбылось реченное чрез пророка Иеремию, который говорил: «Глас в Раме слышен, плач и рыдание, и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет».[107] Женщины заламывают руки, хватают солдат за запястья, моля о пощаде, а те брезгливо отмахиваются от своих жертв и продолжают наносить смертельные удары. Несколько мужчин встали на колени вокруг молодого всадника, который не кажется им таким жестоким, как другие: раньше он был другом этой деревни. Рослый солдат несет уже мертвого ребенка: маленькое тельце свешивается вниз, как тушка убитого кролика. Другой солдат, который до поступления на службу к Кесарю был мясником, пользуется секирой с профессиональной сноровкой живодера. Что мы скажем этим матерям, чьих малышей убили, а их самих просто опрокинули на снег, ударив сапогом в лицо, — мы, верующие во Христа? Что скажем этим женщинам, которые кричат в опустошенной деревне, под зеленым холодным небом, обратив лица к черным всадникам, корчась под копытами их коней; что мы скажем им, если из всей Священной истории они помнят лишь то единственное мгновение, когда потеряли своих детей?