В 1896 г. бывшие союзники по Крымской войне отмечали сороковую годовщину ее окончания. Один из наиболее ярких и последовательных противников России — лорд Роберт Сесил, третий маркиз Солсбери поразил многих своим заявлением о Крымской войне в парламенте. Вспоминая о 1854–1856 гг., он сказал: «Мы поставили наши деньги не на ту лошадь». В поздний период правления королевы Виктории Крымскую войну обычно называли «преступлением» (игра слов «Crimean war» и «crime»), так как она не решила внешнеполитических задач, зато доставила Англии массу проблем во внутренней политике и легла тяжелым бременем на бюджет. Общие военные убытки обошлись Лондону в 69 277 694 фунта, из которых 46 % выпало на займы, сделанные преимущественно на внутреннем рынке. Для многих из тех, кто по-прежнему смотрит на эти события сквозь призму ленинских оценок и определений («Крымская война показала гнилость и бессилие крепостной России»), подобная позиция останется совершенно непонятной. В самом деле, слова Солсбери звучали бы странно, если бы война показала всю гниль и всё бессилие самодержавия и ничего более.

«Франция вынесла гигантскую борьбу; стоять одной, как она стояла тогда и неоднократно потом, против всей Европы, — большой подвиг. Тем не менее можно сказать, что, подобно тому, как Соединенные Провинции показали невозможность успешной борьбы для нации, хотя бы деятельной, но малочисленной и бедной по размерам территории, если она опирается только на внешние ресурсы, так и Франция показала, что нация не может бесконечно опираться только на себя, как бы ни велика была она численно и как бы ни были сильны ее внутренние ресурсы». Эти слова выдающегося американского военно-морского теоретика и историка контр-адмирала Альфреда Мэхэна, посвященные оценке событий так называемой Аугсбургской войны, полностью могли бы подойти к оценке событий другой, Крымской войны при условии замены (естественно, с небольшими условностями) Франции на Россию, а Соединенных Провинций — на Великобританию. Условности эти, впрочем, не будут иметь слишком большого значения, так как в принципе верным останется метод.

Илл. 96 Алексей Федорович Орлов на конгрессе в Париже. 1856

Мир как результат и продолжение войны

После падения Севастополя русский посол в Австрии князь А. М. Горчаков заметил: «Мы лишились возможности говорить, но ничто не мешает нам слушать». Слова последовали вскоре. 20 января (1 февраля) 1856 г. венская конференция подписала протокол о съезде уполномоченных для заключения мира в Париже. Пять пунктов, предложенных Англией и Францией при поддержке Австрии, были приняты за предварительные условия мира. Союзная дипломатия приложила максимум усилий, чтобы подготовить благоприятную для себя почву до начала переговоров. Еще в ходе войны султан издал ряд законов, направленных на развитие положений Гюльханейского хатт-и шерифа. В 1855 г. был отменен харадж — специальный налог, которым облагались не-мусульмане, и разрешил допускать их для службы в армию. Последнее положение имело особый смысл, так как ношение оружия традиционно рассматривалось как исключительная привилегия представителей господствующей конфессии. Эти законы были восприняты исключительно негативно. 18 февраля 1856 г. султанским рескриптом (хатт-и хумаюн) было декларировано равноправие христианских подданных Порты.

Являясь по форме продолжением политики танзимата, этот рескрипт, навязанный султану союзной дипломатией, формально исключал необходимость особого покровительства его христианским подданным со стороны какого-либо иностранного государства. Это был исключительно необычный для оттоманских законов документ. В нем не было ни ссылок на Коран, ни на время былого могущества и величия империи Османов. На торжественной церемонии объявления нового курса шейх-уль-ислам фактически отказался дать свое благословение этой политике («О Аллах! Помилуй народ Мухаммеда»). И среди христианской, и среди мусульманской общины империи были недовольные, но, естественно, среди мусульман их было больше. Мусульманская община была недовольна отменой хараджа и не хотела допускать иудеев и особенно христиан в армию. Что касается последних, то они отнюдь не стремились к реализации права на службу в турецкой армии, а православные христиане — тем более, так как шла война с единоверной Россией. Вскоре выход был найден путем введения «бедель-и аскерие» — откупа от военной службы, который фактически заменил харадж, так как прежде всего им пользовались не-мусульмане.

Русскими представителями на конгрессе, который должен был собраться в столице Франции, были назначены граф А. Ф. Орлов и барон Ф. И. Бруннов. 30 января (11 февраля) Нессельроде направил Орлову инструкции относительно тактики действий русской делегации в Париже. Канцлер предлагал использовать то положительное впечатление, которое после долгой и тяжелой войны произвело в Европе принятие Александром II предварительных условий союзников, а также разногласия между ними. Цель этих усилий была определена точно: «…изъять из редакции прелиминарных условий всё то, что носит унизительный для России характер». Нессельроде до последнего момента не был полностью убежден в благополучном исходе переговоров. «Существенно важным для нас, — инструктировал он Орлова, — является следующее: либо добиться того, чтобы мир был заключен на Парижской конференции, либо, если против всякого ожидания это нам не удастся, выявить перед всем миром лояльность и искренность намерений, руководивших нашим Августейшим Государем в его благородном решении, так, чтобы не оставалось никаких сомнений в правоте дела, которое нам пришлось бы еще защищать, и для того, чтобы отнять у наших врагов возможность вооружить против нас Европу ради своих целей».

Бруннов по прибытию в Париж практически сразу получил аудиенцию у Наполеона III, тот демонстративно высказал свое сожаление по поводу смерти Николая I («Это был великий государь!»). Морни в частной беседе сообщил русскому дипломату о том, что Франция желает мира и не поддерживает воинственной позиции Лондона. Прибывший позже Орлов также получил весьма теплый прием у императора французов. Канцлер предписывал Орлову сохранять особую осторожность при попытках сближения с Наполеоном и ни в коем случае не принимать на себя обязательств в отношении будущей внешней политики России, которые могли бы связать ее с Францией. 11 (23) февраля, по приезду в Париж, Орлов был принят императором, в ходе аудиенции были обговорены основные контуры будущих переговоров и вопросов, в которых русская делегация могла рассчитывать на поддержку французов. Наполеон III сразу же предложил перейти к вопросам, которые интересовали его в отношении ближайшего будущего. Нессельроде оказался прав — разговор пошел о перспективе пересмотра Венской системы и возможном сотрудничестве России и Франции в этом направлении. Император с самого начала затронул два вопроса, вызывавших его особый интерес: итальянский и польский. Как и следовало ожидать, Орлов не сказал ничего об Италии и категорически возражал против вмешательства со стороны в польскую политику Петербурга.

Таким образом, зондаж позиций с самого начала выявил и возможность сближения двух стран и те пределы, за которыми оно станет невозможно. Но пока