Я сидела у камина в доме сестры, приехав в родной маленький город, промороженный и сырой от зимы и моря. Меня мучил бронхит, который налетал и рвал когтями дыхание, а столичная врачиха – молодая, гладкая – послушав легкие, участливо сказала:

– У вас еще срок совсем небольшой, можно прервать беременность, полечитесь и потом здорового ребенка родите. Антибиотики сейчас пить…

Не дослушав про последствия, я посмотрела на нее и отключила сознание, потому что мне опасно в такие моменты вспыхивать ненавистью, она может убить.

– Поеду к своему доктору, который Сандро вытащил, – сообщила я мужу, он меня посадил на поезд, и я покатила назад, в прошлое.

Сестра убирала квартиру, а я ждала ее возле горящего камина, одетая в шерстяной мешок, замотанная в шали, и дышала с присвистом, а в окне торчало бледное зимнее море.

– О, Кесария пришла, – отметила сестра.

В комнату вошла одноглазая поджарая кошка.

– Не шевелись, она не очень любит новых людей, – предупредила сестра. – Твой зять совсем с ума сошел на старости лет, всех окрестных зверей прикармливает, если бы я разрешила – и домой бы всех привел.

Кошка была похожа на бандершу из портового борделя. Она вперилась в меня одним глазом – злым и прищуренным, – я замерла и старалась не шевелиться.

– Она с собаками дралась, за котят. Видишь – через всю морду шрамы. Сожрали бы ее, да мы вырвали, домой принесли. Ошейник нацепили, а то она выходит наружу все равно, не знаю – поможет или нет.

– А котята? – фальшиво ласковым голосом уточила я, внутри все напряглось.

– Они тоже где-то в доме, места много, дети уехали, – сестра разогнулась. – Я сейчас оденусь, и пойдем.

В комнате остались только я и Кесария.

Она подошла ко мне и вспрыгнула на колени.

Ну что может сделать со мной побитая в дворовых боях беспородная кошка?! Я слушала треск огня и смотрела на некрасивого зверя. Она была серая, с еле заметными полосками, мускулистая, больной глаз прикрыт, второй смотрит – даже не знаю как. Ядовито.

– Кесо, Кесо, – позвала я ее на всякий случай.

Она медленно выпустила когти, они прошли сквозь толстую ткань и уперлись в кожу. Потом привалилась твердым боком к моему животу, свернулась, легла и закрыла глаз.

Не знаю, долго ли мы сидели так, молча, греясь друг возле друга. Я по-прежнему не знала, что мне скажет мой доктор, надо ли мне принимать антибиотики или, как в первую беременность, – пить литрами айвовый отвар, втирать мед в кожу, дышать паром над картофельными очистками, много ходить пешком по скучному парку и ждать, ждать, ждать, пока не родится тот, кто зреет внутри меня.

– Кесария?! – воскликнула сестра, войдя в комнату. – Да неужели это ты?

Кесо привстала, снова запустила в меня когти – чувствительно, но неопасно, и спрыгнула на пол. Пошла прочь матросской походкой, не оглядываясь.

– Я звонила, нас ждут через полчаса, как раз успеваем, – сказала сестра. – Ты отдохнула? Придумала тоже: больной и беременной ехать в нашем поезде, там и здоровый заболеет.

– Все нормально, – покашляла я. – Мне здесь полегче дышать, наверное – воздух влажный.

– Это самовнушение, – усмехнулась сестра. – Ты не вздумай никакие лекарства пить, знаю я этих врачей.

– А сколько у Кесарии котят? – вдруг вспомнила я.

– Трое, – удивилась сестра. – И все живы-здоровы. А ведь простая уличная кошка.

Все будет хорошо, успокоилась я.

Я пройду этот кошмарный триместр, а потом меня перестанут терзать запахи.

А потом будет весна, и тот, кто зреет внутри, вырастет как надо.

– А Кесария-то, – усмехнулась сестра снова. – Первый раз вижу, чтобы она к кому-то на колени пошла.

– Доброе утро, прекрасная леди, – профессор Ди улыбается фарфоровыми зубами, Ния теряется, краснеет, роняет сумку, путается в глаголах, судорожно вспоминает выученный только что и уже забытый урок и с размаху садится на венский стул.

Профессор Ди, хоть и принимает ее в домашней расслабленной обстановке – круглый стол, рояль, цветы, – внушает почтение до полного онемения: великолепная, короткостриженая седая голова, широко расставленные глаза цвета морской воды, черный наряд ниндзя, лучший в мире английский. Зачем, зачем я это затеяла, горюет Ния и складывает руки перед собой на столе, застланном удивительным цветастым покрывалом: оно пахнет сандаловым деревом и укором ее никчемности.

– Мы начнем разговаривать – обо всем, что придет в голову, это для разминки, а потом приступим к проверке домашнего задания, не так ли? – Глубокий голос профессора Ди щекочет диафрагму, как будто та говорит изнутри остекленевшей Нин.

В соседней комнате неясный шум, два раздраженных голоса бубнят про счета за газ.

– Мама! – резко зовет один из двух голосов. – На минутку иди сюда, я не могу с ними разбираться, поубиваю сгоряча, потом будешь разводить церемонии!

– Ты пока соберись с мыслями, я сейчас, – царственно роняет профессор и бесшумно удаляется по афганскому ковру.

Уфф, можно оттянуть казнь на пару минут. Ния обреченно разглядывает стены – массивы книг, невыразительные картины, смотрят строгими глазами святые с икон, а в углу на столике горит лампада и стоит засохший веничек самшита в стеклянной вазочке.

У меня дома такой же, немного успокаивается Ния, стараясь не слушать нервный диалог из соседней комнаты.

– На газ ты можешь выделять такую кучу денег, этим жуликам и аферистам, а мне, значит, ни копейки?! Да я сейчас ему морду набью! Что значит – замолчи, это мой дом, повыгоняю твоих учеников на хрен, и пусть знают, какая ты скряга!

– Извините, все в порядке, я сегодня же оплачу счет, не волнуйтесь, – ровно говорит профессор. – Всего хорошего!

Ния с перепугу начинает повторять вслух неправильные глаголы – надо было выучить тридцать, она с ужасом понимает, что они соскальзывают по ее гладкому мозгу и улетают в никуда. Я же учила, в отчаянии твердит она, вот только что перед выходом, а когда мне было еще зубрить, вечером у ребенка был жар, он не засыпал до часу ночи, а я не робот, меня тоже сморило, ну зачем я в это ввязалась…

Бубнеж за стеной стал глуше, постепенно затих, хлопнула входная дверь. Профессор вернулась на свое место, такая же невозмутимая, как всегда.

– Итак, начинаем, – произносит она, надвигая невесомые очки на нос: стекла висят в воздухе сами по себе, если бы я такие надела, мне бы с ходу стало лет шестьдесят, а у Ди – такая черепушка, Бог мой, устроит же природа иногда кому-нибудь бенефис! И как будто ничего не случилось – даже краски в лице не прибавилось!

Ния напряженно рассказывает про вчерашнее, про то, как ужасно капризничает ее младший, и что его невозможно оставлять вечерами, даже на концерт на днях не удалось пойти – он вцепился в ногу и не отпускал!