Но полпред это не приказал. Просто заговорил.

— Во что ты превратился? Ты русский вообще? (Крупнов кивнул). Тогда чего со своим народом воюешь? Кто же тебя научил так своих ненавидеть? Или сам дошел, сгнившей душой? Опер молчал. Слушал внимательно, но боялся открыть рот, вспоминая, что бывало, когда рот открывали при нем. Слушай внимательно. Не знаю, сколько ты получишь. Но запомни: я тебе гарантирую — ты не в ментовскую зону в Нижний Тагил попадешь. Пойдешь в обычную. Вообще в ближайшую колонию, поближе к народу, который ты гнобил. Если не хочешь — вот тебе минута, нормально извинись перед парнем. По-человечески извинись. Антон, дуй сюда.

Тошка, чувствовавший себя на порядок лучше, чем недавние мучители, подошел к Крупнову. Тот собрал оставшиеся мыслительные силы и сказал:

— Прости, парень. Это мы были не в настроении. Ну, просто подумали… Не сдержались, короче… Ну, короче… Мудак я.

— Прощаешь его? — спросил Столбов.

— Ну, если больше не будет, — растерянно пробормотал Тошка.

— Не буду, — пробормотал опер.

— А потом, когда сюда телевидение приедет, извинишься на камеру перед всеми, кого обидел. И скажешь, что уходишь. Ясно?

— Ясно, — пробормотал Крупнов, ощупывая нос.

— Так, — заявила Татьяна с порога дежурки, — значит, решили отдохнуть и сразу в приключение?

Вошла она не первой. Перед ней прошмыгнула охрана и быстро оглядела помещение, убедившись, что объекту ее попечения ничего не угрожает.

— Эх, Пашка, — вздохнул Столбов, — не вышел. У нас вечер без баб.

Добрый Дедушка Мороз!

Моя мама работает в доме, где кружки для детей, и учит их музыке. Наверное, ты знаешь, что сейчас кризис. Глава нашего города заявил, что во время кризиса нужно проводить оптимизацию расходов. Я услышал и запомнил это слово, потому что мама часто его произносила, пока говорила с тетей Катей, нашей соседкой.

Потом я спросил маму и она объяснила мне, что оптимизация расходов, это когда было шесть преподавателей, а остаться должно три. А новая спортплощадка для детей тоже не будет построена, ведь в футбол можно играть на пустыре. Еще мама сказала, что глава города купил для оптимизации расходов две новые служебные иномарки, но, наверное, мама пошутила.

Моя мама ходила в центр занятости — это место, где людям дают новую работу. Но ей предложили только работать уборщицей в школе. Мама, узнав об этом, заплакала и сказала, что не хочет, чтобы дети, которым она недавно преподавала сольфеджио, увидели, как она моет полы. Мама сама нашла работу учительницей музыки в школе, которая в поселке Латыпово. Но он далеко, автобус ходит туда только два раза в день, в шесть утра и в шесть вечера. Мама говорила, что для такой работы нужен личный автомобиль, а еще лучше — ковер-самолет, чтобы не тратить деньги на бензин.

Дедушка Мороз, пожалуйста, подари моей маме ковер-самолет. Или машину. Очень тебя прошу.

Сережа Иванов, город Кувшинкин,

улица Плеханова 18-3.

* * *

— Мишук, давай прямо сейчас замажемся: я тебе через пять часов пригоню пробы воздуха со своего комбината из Кременчуга. Ты возьмешь забортную атмосферу в Питере. Ставлю свою виллу под Ялтой, ты поставишь участок в Комарово с видом на Шереметьевский баркас. Потом вместе слетаем в Хельсинки, шоб была реально независимая экспертиза. Если скажут, что питерский воздух здоровее, — вилла твоя. Если мой — оформишь на меня землю в Комарово.

— Иди ты… в Днепр! — ответил Столбов. — Вставать лень.

Таня давно не видела шефа таким расслабленным и ленивым. Он уже третий час пировал со своим стародавним другом — Женькой Подольским.

Про Подольского Таня знала немало — и из Инета, и от Столбова: донецкий парень из шахтерской семьи. Кончил школу, служил, сидел, плавал по заграницам, занялся бизнесом, создал торговую сеть, купил два металлургических комбината. Разыскивался Интерполом за поставку оружия в какую-то пальмовую страну, потом добился отзыва ордера, был фигурантом экономической уголовщины в России. Имеет футбольный клуб, два теплохода на Днепре, два частных самолета, степную латифундию под Джанкоем, упомянутую виллу под Ялтой и малюсенький остров в Эгейском море, на котором установил ветряную электростанцию, оформленную под хохляцкий ветряк.

Половина приключений Подольского запросто читалась на его лице — шрамистом, навсегда загорелом и обветренном, с деформированной челюстью, выпяченной, как у боевого коня. И при этом — очень умном лице. Столбов говорил, что Женька брал в самолет, в дорогу настоящих профессоров, чтобы читали ему лекции о разных науках за сто баксов в час.

— Да я вижу, шо лень тебе, — хохотнул Подольский. Он, как и Столбов, развалился в кресле, мусоля в руках коньячный бокал. — Чего пожар не потушишь, полпред?

— Не мои полномочия, — развел руками Столбов.

— Понятно. В вашей Раше все по-своему смешно.

Специально в дымный Питер Подольский не собирался. Он летел отдыхать в Норвегию — хотел полюбоваться на фьорды, пока тепло, и сделал остановку в Питере, повидаться с другом. В кабачок или в резиденцию на Каменном острове поехать отказался: на воздухе у вас невозможно, а, где сидеть под кондишном, мне все равно.

Потому пирушка происходила прямо в полпредстве. Закусывали снедью, доставленной из суши-ресторана (как усмехнулся Подольский: «Роллы по дороге прокоптились»), нормальной копченой рыбкой из Зимовца, пойманной весной друзьями на совместной рыбалке, и настоящим хохляцким салом, привезенным Подольским. В бокалах был коньяк из погребов Подольского. То, что это лучший коньяк на свете, не спорил никто.

Хотя друзья начали выпивать вдвоем, но, как часто бывает на офисных пьянках, секретарша, заглянувшая в гостиную, задержалась на рюмочку. Задержался и Иван-Очкарик, и великий компьютерщик Макс. Само собой, была Таня.

— Мне перед поездкой консультанты сказали, — заметил Подольский, — что в ЕС со своей колбасой приезжать нельзя. Вообще с любым мясопродуктом. Давайте, други-подруги, налегайте, чтоб мне не пришлось в норвежском аэропорту доедать. Нет, в России проще.

— Евгений Николаевич, — спросил Макс, а почему украинские олигархи, ну, вот вы, к примеру, не хотят к России присоединиться? Донецкая область, Луганская, не говоря уже про Крым?

Подольский допил коньяк и ответил вполне серьезно:

— Хотели. Было дело. В две тысячи четвертом году, когда был майдан, помнишь? Тогда все Левобережье стало отделяться. А потом мы собрались, прикинули. Ну, вот вошли в Россию. Я, к примеру, захочу в Думе несколько депутатов иметь — свои законы лоббировать. Я так сейчас в Раде делаю. А меня посадят, как Ходора. Не, в незалежной спокойней. Мишка, ты поговори с начальником своим. Пусть пообещает не сажать за политику, тогда, может Восточная Украина и потянется. А то мы демократией разбалованы…