Позднее, спустя лет пяток, один из районных уполномоченных, приехав на хутор, собрал молодежь и произвел запись в комсомольскую ячейку. Но потом в течение целого года из районного центра никто на хутор не заглядывал, и молодые комсомольцы были оставлены на произвол судьбы. Ребята, правда, аккуратно сходились

на воскресные собрания, наизусть вызубрили устав комсомола и трижды поставили спектакль — одноактную пьесу о пленении красными белогвардейского генерала. Но других пьес не было,а одну и ту же смотреть в четвертый раз хуторяне не захотели. Что было делать дальше — комсомольцы не знали. Не знал и их секретарь — Роман. Не удивительно, что воскресные собрания вскоре стали казаться комсомольцам скучными. Не увлекали они и Романа. И вот после долгого раздумья Роман решил, что ему следует на время уйти из хутора, присмотреться к незнакомым местам, к новой, неведомой жизни, к новым людям и, набравшись среди этих людей ума-разума, вернуться затем в родные края.

И Роман ушел с двумя товарищами, батраками-комсомольцами, на строительство Туркестано-Сибирской магистрали. Там, на строительстве новой железной дороги, он вместе со спутниками определился в бригаду землекопов, а затем — при укладке рельсов — перешел в костылыцики. Здесь — работали они неподалеку от Алма-Аты — впервые в жизни свела судьба Романа Кар-гополова с коллективом новых людей. На строительстве магистрали он прошел хорошую школу жизни, открывшую для него иной мир.

Вернувшись после длительного отсутствия в родные края, Роман почувствовал себя на голову выше того парня, каким он ушел отсюда два года назад. Теперь он уже понимал то, что казалось ему прежде неразрешимой головоломкой: понимал, какая нужна здесь упорная, организованная и умная борьба с враждебными силами. Прошло несколько дней после возвращения Романа на хутор — это было ранней весной тысяча девятьсот двадцать восьмого,— но волнение, охватившее Романа в час приближения к родным местам, не покидало его.

Стоял теплый, овеянный дыханием весны вечер. Над еще заснеженной степью медленно и торжественно угасал закат, обещавший на завтра погожую погоду.

Роман сидел на подоконнике в сумеречном школьном классе. Притулясь к оконному косяку, он смотрел на степь, на белые мазанки хутора и испытывал чувство, близкое к легкому опьянению. Да, немало постранствовал, побродил он за эти два года. Немало видел живописных, надолго запавших в память мест. Но по-прежнему всего дороже и ближе были для него знакомые с детства просторы с цепью горько-соленых озер, курганами, по-

крытыми снегами, ветряками, молитвенно простершими к небу свои древние крылья.Никогда, ни в детстве, ни в ранней юности, не мог он без волнения смотреть на овеянную предвесенними сумерками степь. Он смотрел, и неясная, блуждающая улыбка озаряла его широкое, опаленное ветрами и зноем лицо. Взгляд Романа упал на вековую березу. Одиноко стояла она с причудливо изогнутым, похожим на древний лук стволом на отшибе от хутора. И при виде ее обнаженной, беспокойно трепещущей на вечернем ветру вершины у Романа сильнее и горше забилось сердце.

Он смотрел на высокую, похожую на минарет хуторскую каланчу, на хуторскую площадь и испытывал такое чувство, словно перечитывал страницы случайно раскрывшейся перед ним полузабытой, но по-прежнему дорогой книги. Так читаем мы в зрелые годы попавшую под руку хрестоматийную книжку, по которой учились в далеком детстве. Мы навеки запомнили теплый, солнечный запах пожелтевшей ее бумаги, трогательную прелесть затейливых виньеток и неповторимый медовый аромат удивительно прозрачных и ясных, заученных за школьной партой стихов.

Медленно угасал над степью сумрачный вечер. Роман, не поднимая полусмеженных век, слушал рассказы примостившихся вокруг него на партах ребят о том, что случилось за время его двухлетнего отсутствия.

Слушая сбивчивые рассказы хуторских комсомольцев и не отрывая слегка потускневших глаз от тонувшей в сумерках степи, Роман не заметил, как в класс неслышно вошла секретарь вновь организованной комсомольской ячейки — учительница Елена Андреевна Кронина, которую комсомольцы запросто звали Линкой. Войдя в класс, она присела на парту и молча слушала рассказы ребят о хуторских событиях.

Роман скорее почувствовал, чем заметил присутствие Линки, но, не желая перебивать рассказчиков, делал вид, что не замечает ее.

Линка была обыкновенная, внешне как будто ничем не примечательная девушка. И ничто, пожалуй, кроме ее мохнатых и длинных ресниц да тяжелых пшеничных кос, не выделяло ее среди девушек, виденных Романом. Нет, неприметной и тихой была ее спокойная красота. И скорее можно было почувствовать, чем приметить, всю некрикливую ее прелесть, всю глубину затаившегося в серых глазах очарования.

Строгая сидела Линка вблизи Романа на парте. На ее плечах лежала пунцовая косынка. Когда кто-то из ребят заговорил о бесследно исчезнувшей с хутора Фешке, Линка, заметно оживившись, подняла на Романа серые искрящиеся глаза и, улыбаясь, сказала:

— А ведь я ее знаю.

— Откуда же?! — удивленно спросил Роман.

— В старых протоколах ячейки я случайно нашла ее записку и фотографию… Хорошая девушка, должно быть.

— Да,— сказал Роман.— Это была хорошая девушка.

Все замолчали.

Роман побарабанил пальцами по розовому от заката окну.

— Интересно, куда же она могла сгинуть?

Все знали, что он говорит о Фешке, но никто не ответил ему. Ребята хором заговорили о вновь организованном на хуторе колхозе.

— Какой это колхоз? Худой колхоз! — резко махнув рукой, заявил Аблай.— Сам подумай, какой будет толк, раз туда и Пикулин пришел, и трахомный Анисим. Сами дурака валяют, сами кричат потом дурным голосом: «Ой-пурмой, пропадем!» Сами же нам, бедному классу, говорят: «Не ходи в колхоз — помирать там будешь!»

— Ну, трахомного и Пикулина надо выгнать. Я это дело так разумею,— сказал пастух Клюшкин.

— Зачем выгонять? Не понравится — сами уйдут,— подала голос Линка.

— Ага, жди, когда они уйдут. Уйдут, когда весь наш колхоз к чертовой матери развалят,— злобно сверкнув глазами, возразил пастух Егор Клюшкин.

— Ого! Анисим с Пикулиным крепкий корень пустили. Очень глубокий корень. Я так понимаю…— сказал Аблай.

— Все это чепуха, дорогие товарищи! — задорно подмигнув комсомольцам, заговорил Роман.— Надо нам только покруче быть на расправу. Вот Аблай говорит, что корень они тут глубоко пустили. Ну что ж! А мы попробуем вырвать с корнем. У нас, понимаешь, силы хватит! Мы люди с вами молодые, здоровые.

— Хорошие слова говоришь, Роман! Люди мы молодые, сильные, верно! — возбужденно откликнулся Аблай.

Заговорили о Епифане Окатове. Вдруг Линка, глубоко вздохнув, скорбным голосом произнесла:

— Да, жалко смотреть на него. Был человек в достатке, в силе. И вот все пошло прахом. Ходит в рваных калошах. Посох в руках. Псалтырь по усопшим читает…

— Жалко смотреть?! — пытливо приглядываясь к ней, строго спросил Роман.