Жертва Уортропа метнулась с дорожки в лес. Доктор последовал за ним, и я на время потерял обоих из вида. Шум схватки привел меня к тому месту, где они катались по земле, обхватив друг друга руками; сначала сверху был доктор, потом его противник. Я остановился в нескольких шагах от них и достал серебряный нож, который мне дал фон Хельрунг. Я не знал, смогу ли я им воспользоваться, но он вселял какую-то уверенность.

Он мне не понадобился ни для чего, кроме уверенности, потому что я быстро увидел, что мужчина был не Джон Чанлер, а тот потертый тип, который преследовал нас с самого нашего приезда в Нью-Йорк. Он бился довольно смело, но был не чета монстрологу, который к этому моменту уселся на нем верхом, одной рукой схватив его за тощее горло, а другой придавив его узкую грудь.

— Не бейте меня! — взвизгнул мужчина, обнаруживая высокий английский выговор. — Пожалуйста, доктор Уортроп!

— Я не собираюсь вас бить, глупец, — выдохнул доктор.

Он отпустил шею мужчины и уселся верхом ему на грудь. Светло-серые глаза его жертвы с мольбой смотрели в мою сторону.

— Я не могу дышать, — прохрипел он.

— Отлично! Я вас задушу, Блэквуд, — сказал доктор. — Что, черт бы вас побрал, вы делаете?

— Пытаюсь дышать.

Доктор шумно вздохнул и встал. Мужчина схватился за живот и сел, его щеки горели, на высоком лбу блестел пот. У него был непомерно большой нос, который главенствовал на длинном узком лице.

— Вы меня преследуете, — обвинил его доктор.

Блэквуд таращился на меня — вернее, на смертоносное орудие в моей руке.

— Не могли бы вы попросить этого юношу убрать нож?

— Он уберет, — сказал доктор. — Но только после того, как вас изрежет.

Монстролог протянул Блэквуду руку, тот ее принял, и Уортроп поднял его на ноги. Потом тощее лицо мужчины расплылось в широкой беззастенчивой улыбке, словно они покончили с неприятными предварительными формальностями. Он протянул доктору руку.

— Как поживаете, доктор Уортроп?

Уортроп проигнорировал его жест.

— Уилл Генри, позволь тебе представить мистера Элджернона Генри Блэквуда, репортера, который маскируется под шпиона, когда он не шпион, маскирующийся под репортера.

— Вообще-то ни то, ни другое.

— Разве? Зачем же вы тогда с самого моего приезда крутитесь вокруг моей гостиницы?

Блэквуд застенчиво улыбнулся и опустил глаза.

— В надежде на то же самое, на что я всегда надеялся, доктор Уортроп.

Доктор медленно кивнул.

— Я это подозревал — и на это надеялся. Блэквуд, вы выглядите ужасно. Когда вы последний раз как следует ели?

Монстрологу пришла в голову мысль.

И в результате через полчаса я оказался на дорогом бархатном диване в роскошно обставленной гостиной частного джентльменского клуба, как тогда называли такие организации, расположенного в пределах видимости от более известного Никербокерского клуба.

Как и Никербокер, клуб, к которому принадлежал Уортроп, гордился своей эксклюзивностью. Членство было ограничено (ровно сто человек, ни одним больше, ни одним меньше), и имена членов были строго охраняемым секретом. На моей памяти ни один человек публично не признавался в членстве, и само существование клуба Зено, насколько мне известно, никогда не афишировалось.

Как правило, гости в рафинированную атмосферу клуба не допускались, но некоторые члены, и среди них Уортроп, были немного более равны, чем другие. На его стук откликнулся привратник, который высунул нос в маленький люк под латунной табличкой с аббревиатурой ЗК. Он разглядел неподходящий костюм Блэквуда, который ему явно не понравился, но не говоря ни слова повернулся и провел нас в пустую гостиную, где Блэквуд весь как-то съежился, возможно, подавленный излишествами викторианского убранства. Другой служащий, с таким же агонизирующе укоризненным видом, как у привратника, принял наши заказы — джин с тоником для Блэквуда и чайник дарджилингского чая для доктора.

Наш официант повернулся ко мне, и я совсем растерялся. Мне очень хотелось пить, и стакан воды был бы очень кстати, но меня, как и Блэквуда, напугали обстановка и плохо скрываемое презрение обслуги. Меня спас Уортроп, прошептав что-то на ухо официанту. Тот молча удалился с грацией и торжественностью гробовщика.

Через несколько минут он вернулся с нашими напитками и поставил передо мной высокий прозрачный стакан с пузырящейся жидкостью цвета жженого сахара. Я посмотрел на свой напиток с сомнением — с чего бы наливать кипящую жидкость в стекло? — но доктор, от чьего внимания ничто не ускользало, слегка улыбнулся и сказал:

— Попробуй, Уилл Генри.

Я сделал пробный глоток. Последовавший восторг был, должно быть, так очевиден, что Уортроп улыбнулся шире и сказал:

— Я так и думал, что тебе может понравиться. Это называется кока-кола. Ее изобрел один мой знакомый по имени Пембертон. Мне она, по правде говоря, не по вкусу. Слишком сладкая, а углекислый газ — необъяснимая и совсем не приятная добавка.

— Вы говорите, углекислый газ? — спросил Блэквуд. — А это не опасно пить?

Уортроп пожал плечами.

— Мы будем внимательно наблюдать за Уиллом Генри на предмет негативных последствий. Как ты себя чувствуешь, Уилл Генри?

Я сказал, что хорошо, потому что, проглотив уже половину шипучей смеси, действительно чувствовал себя очень хорошо.

У Блэквуда бегали глаза, руки беспокойно шарили по коленям. Он ждал, когда Уортроп приступит к делу. Beликий ученый никогда не уделял ему своего времени — и вот он сидит напротив него в самом эксклюзивном клубе Нью-Йорка. Это было чудо — и загадка.

— Блэквуд, мне нужна ваша помощь, — сказал монстролог.

При этом признании у англичанина расширились глаза. Это было последнее, что он ожидал услышать от Уортропа.

— Доктор Уортроп, сэр, я отношусь к вам и к вашей важной работе только с величайшим восхищением и уважением…

— Оставьте эту льстивую чушь, Блэквуд. Последние два года вы рыщете по моим следам, и я могу только догадываться зачем, хотя подозреваю, что здесь пахнет скорее скандалами и сплетнями, чем восхищением и уважением.

— О, вы раните меня, доктор. Вы бьете в самое больное место! Мои интересы выходят далеко за рамки моей профессии. Ваша работа так близка к моей подлинной страсти: это вселенная, которая лежит под — или, я бы сказал, внутри — тайной вселенной человеческого сознания, этого метафорического эквивалента, если хотите, Монструмариума вашего Общества.

— Генри, меня не интересуют ваши теории о сознании или «вселенной внутри». У меня гораздо более практический интерес.

— Но ведь только вырвавшись за пределы обычного, мы сможем путешествовать по неизведанным странам наших необъятных возможностей.