На прогулках он хулиганит: хватает нас за штанины, вырывает поводок, жрет все, что удается нарыть в траве, ускользнув от хозяйского пригляда; вчера на прогулке чуть не сожрал чей-то прошлогодний окурок. Тот торчал у него из пасти, как подобранный чинарик висит на губе у шпаны.

Боря сказал:

– Ну, знаешь… Кондрат – тот был корсаром и комиссаром. Но этот… Боюсь, по сравнению с этим Кондрат уже выглядит выпускником Высших женских курсов.

(А ведь мы с самого начала дали друг другу слово, что не станем баловать пса: в конце концов, собака должна знать свое место!

– Конечно, – решительно подтвердил Узи Барабаш. – И я говорю: собака должна знать свое место, и это место – в постели ее хозяев!)

Отдельного описания заслуживают его отношения с кошками. Местные „котиус помойиус“ – особы независимые и незаурядные, свое древнее происхождение ведут от загадочных египетских кошек и выглядят соответственно: небольшое тощее тело на высоких ногах, маленькая голова, прижатые ушки, холодные высокомерные глаза (если какой-нибудь не выбит в уличных боях). Голоса их не поддаются описанию, но я попробую: это объединенный рев работающей электрической пилы и запущенной на запредельную громкость арии Амнерис из оперы „Аида“. Все окрестные богатейшие помойки – их удельные поместья, и не дай бог слишком близко пройти мимо: несмотря на то, что табличек „Частное владение. Вход посторонним воспрещен“ я там ни разу не видела, все равно лучше держаться подальше от мест обитания этих коварных и сильных фурий. Они имеют склонность нападать исподтишка. Однажды, когда Борис пошел выбрасывать мусор, к нему на грудь – совсем не с целью братских объятий – прыгнула кошка из мусорного бака.

Но Шерлок, не разделяющий сословных и расовых предрассудков, желает дружить с каждым, кого встретит на прогулке. Даже с бандитскими натурами вроде этих бездомных развращенных тварей, которые живут припеваючи – ведь их подкармливают все старушки нашего городка!

К тому же он невероятно любопытен и, услыхав кошачьи вопли, предпочитает самолично разузнать, что за кипеш. Бросается в гущу событий с необоримым восторгом, и, если б я дважды не поспела вовремя, не представляю, каким счетом от ветеринара завершилось бы это „приятное знакомство“…

…Теперь уже невозможно скрывать правду: наш аристократ Шерлок, потомок лордов и чемпионов, голубая кровь и чуть ли не кавалер ордена Подвязки, оказался мелкой шпаной, пройдохой и хитрованом. Себя он считает вожаком стаи, в которую включил всю семью, причем мы с Борисом плетемся где-то в хвосте. Умен он как сто чертей и видит всех насквозь. Обладатель целой палитры задушевных взглядов, которыми умело пользуется. Вообще лицедей изрядный. И хотя я терпеть не могу анекдоты, написанные правильным литературным языком (это ведь жанр устный, виртуозный, целиком зависящий от актерских способностей рассказчика), не могу не привести тут известный анекдот про рыболова и нахального лягушонка, который, высунувшись из пруда, заводит знакомство с робкого вопроса: „Нельзя ли, дяденька, рядом посидеть?“ – а заканчивает освоением дяденькиного кармана, где удобно размещается, как в собственном доме; а когда другой прискакавший из воды лягушонок робко спрашивает, нельзя ли тут посидеть, первый высовывается из кармана с хозяйским криком: „Да пошел ты!“ – и ласково, подобострастно спрашивает рыбака: „Пральна говорю, дядь Вась?“

Так вот, на прогулке Шерлок то и дело оглядывается, ловит мой взгляд, останавливается и, склонив голову набок, проникновенно смотрит прямо в душу, как тогда на террасе, при первом знакомстве: „Пральна говорю, дядь Вась?“

И я, рассиропившись, начинаю сюсюкать приторные глупости, строить ему глазки, такому маленькому, рыжему… А он резко бросается в сторону, чтобы молниеносно схавать какую-нибудь ужасную дрянь, которую давно заприметил. Вообще на прогулках за ним нужен даже не глаз да глаз, а оба глаза, возведенные в квадрат, – он хватает все, что можно отодрать от тротуара и унести в зубах.

Любопытен он невероятно, всепоглощающе! Любопытен просто так, по-человечески, к миру. Если б речь шла о человеке, можно было бы сказать: жаден до впечатлений. Причем самых разных. Машина ли проехала, ученица ли плетется из школы, долизывая мороженое на ходу, вороны ли выясняют отношения, собака ли встретится – все это пища для размышлений и действий. Вот идут мимо нас две женщины в энергичном утреннем марафоне. Шерлок резко разворачивает меня и следует за ними, словно его увлекла их сугубо частная трепотня. А иногда остановится рядом с двумя встречными кумушками и стоит – не оторвать его, – внимательно слушает сплетни. Переводит взгляд с одной на другую, старательно вертит башкой, напоминая этим вдохновенного бездельника и раззяву: „А она что? А он что в ответ? А она ему на это?“ Слушает внимательно, долго, затем оборачивается и саркастически смотрит мне в глаза, понимания ищет: „Вот дуры-то! Пральна говорю, дядь Вась?“

Если мы с Борисом собираемся куда-то уйти, то, как велела великая Дора, во избежание разгрома квартиры сажаем его в „тюрьму“ – довольно удобную клетку-фаэтон, в которой он почивает ночами, а также совершает по четвергам выезды на высшие курсы собачьей премудрости. Но, заметив, что я „одета на улицу“, он немедленно скрывается за креслом, под столом – где угодно, откуда выцарапать его не представляется никакой возможности, уж больно ловок и увертлив.

Бывает, что приходится сажать его в „тюрьму“ за дело – когда он безобразничает и не может остановиться, заряжаясь сам от своих свирельных воплей, рычания и ошеломительных прыжков и наскоков.

Тогда стоит лишь прикрикнуть:

– В тюрьму захотел?! В тюрьму?!

И он нехотя – „Да ла-а-адно те…“ – удаляется прочь презрительной походочкой малолетнего уголовника, валится в углу на ковер, протягивает вперед обе лапы, кладет на них рыжую башку. И оттуда смотрит на нас пристальным, и укоризненным, и насмешливым одновременно взглядом: „Ну и многого вы добились своими методами?“

По натуре он – типичная „деловая колбаса“; если б был человеком, был бы мелким бизнесменом, из тех, кто постоянно затевает новый бизнес, постоянно прогорает, берет ссуды, не платит, трясется, что его отдубасят… и все же опять берет огро-о-омную ссуду, типа – решается моя судьба: сейчас или никогда. Получается – никогда, что особенно видно на примере краденых пляжных тапочек. Но это целая эпопея, сначала надо рассказать о его игрушках.

Среди них есть любимые: веревочная псевдокосточка (которую он терзает и мутузит, провокативно рыча, чтоб мы, две старые клячи, побегали бы за ним да поотнимали) и резиновая уточка – его трофей в самом буквальном смысле слова: он выкопал ее из песка на детской площадке, да так, что этого не заметили ни младенец, ни его бабушка, ни даже я, хотя Шерлок нес в зубах свою фартовую добычу до самого дома.

Есть и любимая кость, купленная мной по ошибке в зоомагазине. Она великовата для такого небольшого песика – крученая, роскошная, рыжая, как и он сам. Шерлок неразлучен с нею, хотя в соотношениях размеров это как Ленин с бревном на субботнике. И если уж мы вспомнили политических деятелей: Шерлок держит свою кость в зубах, как дорогую гаванскую сигару, так напоминая этим известный портрет Уинстона Черчилля, что хочется немедленно налить ему виски.