– Так какова ваша роль? Почему Джейк платит вам, чтобы вы рисковали жизнью? – спросила Анна-Соленн.

– Я не помню, вы называли свою фамилию? – добавил Джулиан.

– О, не трудитесь гуглить. Роот моя фамилия. Но имя в семье спокон веков, так что Гугл выдаст вам тонны старья.

– Граф Зелрек-Аалбергский, – пробормотал Джулиан, оставив без внимания совет не гуглить.

– Да, это старая семейная связь.

– Один из ваших предков…

– Был математиком. Да. – Еноха определенно раздражало, что Джулиан продолжает перебирать упоминания покойных Енохов Роотов.

– Джулиан! – рявкнула София и посмотрела на Анну-Соленн.

– Да, Джулиан! Прекрати. Это скучно и невежливо.

– Ладно, ладно…

– У меня были в прошлом дела с Уотерхаузами и Шафто, а в последнее время с Элмо Шепардом, – объяснил Енох. – Через Элмо я познакомился с Джейком Фортрастом, который счел, что я могу быть полезен в его духовных исканиях. Так что я консультант в НЭО и трактую свои обязанности широко, некоторые даже сказали бы – творчески.

– Некоторые сказали бы, рискованно! – вставила София.

Енох задумался, как будто эта мысль показалась ему новой и неожиданной, потом чуть заметно пожал плечами.

– О, круто! Фракталы, – пробормотал Джулиан.

– Математический факультет? – спросил Енох.

– Компьютерных наук и математики, – ответил Джулиан.

– Сдаюсь. При чем тут фракталы? – сказала София.

– Один из предков Еноха был типа прапрадедушкой фрактальной геометрии, – сообщил Джулиан. – В тысяча семьсот девяносто первом…

– О бога ради, не читайте статью в «Википедии»! – воскликнул Енох, проявляя больше чувств, чем когда его буквально распяли.

– У меня есть редакторская надстройка, которая фильтрует почти весь мусор. – Джулиан немного даже обиделся, что Енох принял его за человека, который верит «Википедии».

– Но, Джулиан, я сижу рядом с вами, и вам незачем обращаться к онлайн-источнику.

– Тоже правда. – Джулиан наконец поднял очки на лоб – за мгновение до того, как Анна-Соленн, развернувшись с переднего сиденья, успела бы их с него сдернуть.

– Зелрек-Аалберг находится на границе Бельгии и Нидерландов, но никогда не принадлежал ни одной из этих стран, – сказал Енох. – По сравнению с ним Андорру можно считать Сибирью. Размер у него ровно такой, что на нем можно было бы сыграть в крикет – если бы удалось собрать всю его территорию в овал. Но это невозможно. Длина границ несоразмерна площади. Кто-то сравнил его с поеденной молью салфеткой. Он включает одиннадцать разных анклавов, не входящих в Зелрек-Аалберг. Четыре из них бельгийские, семь – голландские. Один из бельгийских анклавов содержит в себе голландский субанклав, а один из голландских – четыре субанклава: один бельгийский и три относящихся к самому Зелрек-Аалбергу. В самом большом из них есть бельгийский субсубанклав, состоящий из погреба размером метр на два.

– А там продают фейерверки? – спросил Фил. – Мы с родителями как-то путешествовали по Фландрии и наткнулись на нелегального вида прилавок с фейерверками посреди города.

– До последнего времени страна жила почти исключительно продажей фейерверков, запрещенных в соседних странах, – подтвердил Енох. – То, что упомянул Джулиан, связанное с фракталами, случилось, когда граф Зелрек-Аалбергский посетил свои владения, дабы исполнить древнюю церемонию околачивания границ.

– Чего-чего? – удивился Фил.

– Ой, я про это слышала, – сказала Анна-Соленн. – Так делают в Лондоне и других старинных местах с древними границами. Раз в год важные чиновники обходят границы и стучат по ним палкой.

– С римских времен, – продолжал Енох, – границы Зелрек-Аалберга оспаривались столько раз, что для документов, если бы собрать их воедино, в стране не хватило места. Во многих упоминаются давно исчезнувшие ориентиры: деревья, засохшие века назад, ручьи, изменившие русло, здания, которых нет со времен Карла Великого. За неимением GPS местные определяли границу по имеющимся ориентирам. Время от времени граф Зелрек-Аалбергский обходил ее и стучал по упомянутым ориентирам палкой. Часть границы проходит через таверну, расположенную на территории двух государств. Пол таверны вымощен керамической плиткой, и через него идет длинная трещина, издревле считавшаяся частью границы. Сама таверна датируется тысяча сто семидесятыми годами, а трещину упоминает юридический документ, написанный на пергаменте в лето Господне тысяча двести девятнадцатое. Граф, математик-любитель, шел вдоль трещины, обстукивая ее церемониальной палкой, а его слуги и стряпчие наблюдали за процессом. Он заметил, что трещина вьется туда-сюда, как это свойственно трещинам, а если нагнуться и посмотреть в лорнет, можно различить на больших изломах изломы поменьше и так далее. В качестве шутки он велел межевщику измерить точную длину границы внутри таверны, учтя все ее повороты. Не успел граф выпить кружку пива, как межевщик уже сообщил ответ. Граф оспорил число и, угрожая прибить межевщика церемониальной палкой, велел измерить снова, на сей раз линейкой, ползя вдоль трещины на карачках. Тем временем граф выпил вторую кружку пива. Межевщик сообщил новый результат, побольше первого. Граф возобновил угрозы и велел измерить третий раз, кронциркулем под увеличительным стеклом.

– То есть тут и есть самая суть фракталов, – сказал Джулиан. – Трещина…

– А значит, и граница Зелрек-Аалберга… – добавил Енох.

– …не имеет определенной длины, которую можно измерить. Результат зависит от цены деления измерительного прибора.

– Тот мой предок вообще-то в Зет-А не жил, да и наезжал туда лишь изредка. Жил он в Германии, и его тамошнее поместье было в тысячу раз больше. Вернувшись туда, он написал статью, которая пролежала забытая всеми до тысяча девятьсот шестьдесят первого года, когда ее отыскали в ходе спора, кто первым изобрел некоторые понятия фрактальной геометрии.

Все четверо принстонцев как-то одновременно решили, что Енох – отличный дядька. Намного старше, конечно, и точек соприкосновения с ним мало, но, безусловно, свой человек на ближайшие полтора суток.

Разумеется, к нему оставалась куча вопросов: откуда он, чем занимался раньше и все такое. Часть этих вопросов была задана. Солнце к тому времени било прямо в лобовое стекло, неспешно сползая к черным грозовым тучам на горизонте. Енох отвечал расплывчато, коротко и самоуничижительно. Он умел ловко перескочить на другую тему, которая всякий раз оказывалась интереснее того, о чем его спросили. Соответственно, расспрашивать его можно было целый день, но к вечеру вы понимали, что три минуты выслушивали ответы, а все остальное время участвовали в разговорах о другом и ничуть об этом не жалеете.

Машина вполне могла ехать ночью, пока пассажиры спят, но в ней было тесно. Они свернули с трассы в маленький оазис и вбежали в мотель как раз с первыми крупными каплями дождя, которые разлетались брызгами, словно шарики с водой. Мотель обслуживал стоянку фур во времена, когда они ездили на бензине и водили их люди. Теперь его превратили в автоматическую гостиницу для проезжающих. Сами номера за четверть века не изменились, зато интерфейс заселения и оплаты сверкал новизной. Таким образом, мотель выглядел приличным на первый взгляд, но неимоверно унылым, когда входишь в номер. Без дрожи в них можно было находиться только с закрытыми глазами.