Шон положил ладонь на один из бивней и погладил его. Поверхность слоновьей кости напоминала на ощупь драгоценную яшму.

— Мы оставим их тебе, Капо, — сказал он. — Эти бивни будут твоим надгробием. Видит Бог, ты заплатил за них сполна.

Шон выпрямился и пошел по следам Рикардо в глубину леса, пока не нашел «ригби», лежащий на слое опавшей листвы. Он принес винтовку назад и пристроил ее на сгибе правой руки Рикардо.

— Воин должен быть похоронен с оружием, — пробормотал он. Но не хватало чего-то еще. Он не мог уйти и оставить Рикардо под равнодушным небом. Надо было чем-то прикрыть тело.

Тогда Шон вспомнил легенду об этом слоне и о том, как он избавлялся от мертвых. Он вытащил из-за пояса тяжелый нож и отправился в ближайшие заросли. Там он срезал ветку, покрытую густой листвой, и прикрыл ею лицо Рикардо.

— Да, — произнес он. — Вот так хорошо, так правильно.

Быстро работая ножом, он срезал зеленые ветки, пока тело Рикардо и голова слона не скрылись полностью под толстым слоем листьев.

Наконец он распрямился, поднял свой «577-й» и взял его под мышку. Можно было уходить.

— Жалеть не о чем, Капо, — сказал он. — Ты прожил хорошую жизнь, до самого конца. Покойся в мире, старый друг.

Он повернулся и пошел туда, где было привязано каноэ.

Стебли тростника тихо шуршали, задевая борта, пока Пумула отталкивался шестом. Все молчали.

Шон сидел посередине, сгорбившись, опершись на руку подбородком. То, что произошло, оглушило его, опустошило его душу, и теперь он не чувствовал ничего, кроме печали. Это было похоже на возвращение из похода во времена войны в джунглях, когда все были молчаливы и подавлены.

Он поглядел на свою правую руку, лежащую на колене, и увидел на пальцах пятна крови и темно-красные полумесяцы под ногтями. «Кровь Капо», — подумал он и опустил руку за борт каноэ, чтобы теплая болотная вода смыла пятна.

Он прокрутил в памяти всю охоту с самого начала, как немой фильм, и яркая вереница событий промелькнула перед ним, — с того момента, когда они первый раз увидели слона, и до конца, когда он нашел Рикардо Монтерро пригвожденным к земле под огромной серой головой.

Потом в его памяти впервые ожил звук. Быстро угасающий голос Рикардо эхом отдавался в его голове, слабый и бесплотный.

«Она любит тебя», — сказал он, и потом его слова уже было не разобрать. «Она любит тебя». Бессмысленные слова умирающего, бред больного мозга. Рикардо мог говорить о любой из сотен женщин, которых Шон знал в своей жизни.

Шон вытащил руку из воды. Она была чистой, пятна крови исчезли.

«Она любит тебя». Может быть, он пытался сказать это Шону об одной определенной женщине.

Шон оторвался от созерцания своей мокрой руки и посмотрел вперед. Воспоминания о ней не покидали его последние несколько дней, выплывая из глубин сознания на поверхность в самые неожиданные моменты. Часто, думая о слоне, он внезапно улыбался, вспоминая какие-то ее слова. В последнее утро охоты он перегнулся через борт каноэ и сорвал водяную лилию. Поднеся цветок к лицу, он вдохнул его аромат и, ощутив на губах шелковистое прикосновение лепестков, подумал о Клодии Монтерро.

Теперь, глядя вперед, он в первый раз признался себе, как сильно хотел снова ее увидеть. Казалось, лишь она могла бы смягчить его скорбь о ее отце. Он вспомнил, как звучал ее голос, как дерзко она вскидывала голову, бросая ему очередной вызов. Он улыбнулся при воспоминании об огоньках гнева, которыми так часто из-за него зажигались ее глаза, и о том, как она нарочно надувала губы, чтобы не рассмеяться над одной из его острот.

Он представлял себе ее походку, думал, что она чувствовала, когда он нес ее в своих объятиях, и вспоминал прикосновение ее кожи, похожей на лепестки водяной лилии, когда он прикасался к ней под предлогом помощи.

— Мы с ней решительно не подходим друг другу, — улыбнулся он, и грусть, охватившая его прежде, слегка отступила. — Если Капо говорил о дочери, значит, он совсем спятил. — Но предчувствие встречи охватило его лишь сильнее.

Он взглянул на небо. Солнце уже село. Совсем скоро стемнеет. Пока он смотрел, с волшебной быстротой взошла Венера и теперь мерцала над западным краем земли. За ней последовали другие звезды, одна за другой выстраиваясь строго по ранжиру на темнеющем пологе ночи.

Шон смотрел на звезды и думал о Клодии, пытаясь понять, почему она вызывает в нем такие противоречивые чувства. Он сравнил ее с женщинами, которых знал прежде, и все былые увлечения показались ему пустыми и ничего не значащими. Один раз он даже женился — на этот необдуманный поступок его толкнула страсть, которая быстро иссякла, и брак обернулся катастрофой. Свою ошибку он больше никогда не повторял и теперь с трудом мог вспомнить черты женщины, которая когда-то была его женой.

Опять подумав о Клодии, Шон поразился: ее образ настолько четко запечатлелся в его памяти, что он, казалось, мог различить отдельные реснички, обрамлявшие ее медово-карие глаза, и крошечные складочки в уголках рта, появлявшиеся, когда Клодия улыбалась. Вдруг ему страшно захотелось вновь оказаться рядом с ней, и он понял, что начинает беспокоиться.

«Я идиот, что оставил ее одну», — подумал он, и при взгляде на темную трясину ему представились сотни опасностей, которые могли подстерегать Клодию.

«Все-таки с ней Джоб, — попытался он себя успокоить. — Но лучше бы я сам остался с ней, а Джоба отправил с Капо». — Он прекрасно понимал, что это было невозможно, но не мог справиться со своей тревогой.

Он почувствовал, как каноэ, слегка дернувшись, остановилось; это Пумула, опершись на шест, намекал, что неплохо было бы сделать привал на ночь.

— Я тебя сменю, — сказал Шон. — Надо добраться до деревни без остановок.

Матату и Пумула свернулись на дне лодки; Шон стоял на носу и покачивался в такт мерным движениям шеста. Он ориентировался по Южному Кресту и Большой Медведице; проведенные от них воображаемые линии, пересекаясь, точно указывали на юг.

Тихий шелест стеблей папируса вливался в четкий ритм толчков Шона, и скоро он греб уже автоматически; мысли его унеслись далеко, но все они в конце концов сходились на Клодии Монтерро.

Шон думал о том, как тяжела ее утрата. Конечно, она знала, что рано или поздно это произойдет, но все же горе может оказаться для нее непосильным. Он подыскивал слова, чтобы рассказать ей о случившемся и потом утешить ее. Клодии было известно, как он относился к ее отцу, что вельд связал их крепкой охотничьей дружбой. Она знала об их взаимном уважении.

«Пожалуй, именно я лучше всего помогу ей справиться с несчастьем. Я так хорошо знал его. Вместе мы сможем вспоминать, каким он был отличным человеком».

Нелегко приносить дурные вести, но Шон поймал себя на том, что с нетерпением ждет встречи с Клодией, чтобы взять на себя роль ее защитника и утешителя.