* * *

В аэропорту друзья встретили меня как героя, вернувшегося из дальних опасных странствий. Рафа приехал на служебной правительственной машине отца. Вторая машина, старая «Победа», принадлежала моему другу Леону, недавно вернувшемуся с учебы в Москве.

– Ну как, – спрашивали ребята, – интересно проводил время? Доволен поездкой?

Мой рассказ о стажировке и почти законченной дипломной работе никого не интересовал.

– Ты о другом рассказывай: познакомился с красивыми москвичками? – сверкал голубыми глазами Георгий. – Может, летом пригласишь их сюда?

– Ребята, вы что, забыли, что с июня – августа мы начнем работать? А там видно будет. Какие еще девушки?

– Не надейся, Георгий, что он тебя с кем-нибудь познакомит. Луиза сказала, что Давид был с Мари, какие там еще москвички? Но она почему-то раньше вернулась, – добавил Рафа.

В середине марта в Ереване обычно тепло и сухо. После московских холодов, серого неба и постоянной слякоти и грязи город показался мне светлым и чистым. Одним ухом я слушал друзей, их шутки, хохот, и думал о Мари – как она встретит меня? Позвонить или поехать к ней? Она же знает, каким рейсом я прилетаю. Может, она ждет меня у нас дома? Нет, вряд ли, она, должно быть, у себя, с семьей. Как будет правильнее – сперва поехать домой или, наоборот, к Мари, а потом домой?

Мама и папа, с нетерпением ждавшие меня дома, пригласили моих друзей за стол. В те годы люди настолько редко ездили даже в Москву (а уж тем более за рубеж), что каждый подобный случай отмечался, как важное событие.

– Мама, папа, – после двадцати минут общения обратился я к ним, – я хотел бы пройтись немного с друзьями. Загляну еще к Мари и быстро домой.

– Не задерживайся. Мы хотим с тобой поговорить.

На улице я попрощался с ребятами, купил большой букет гвоздик и помчался к Мари. Уже издали, по тому, как был освещен дом и двор, понял, что меня ждут.

Как обычно, калитку открыла мадам Сильвия с сигаретой в руках. Она неожиданно заплакала и долго держала меня в объятиях, с другой стороны меня обняла Тереза. От такого приема я почувствовал себя ужасно неловко. Поздоровавшись с мсье Азатом, я направился к дому. Мари, стоявшая на крыльце, как-то нерешительно и сдержанно обнялась со мной.

За столом говорили о разном – в основном, о Москве и московской жизни. Тереза заявила, что никогда бы не согласилась жить в столице. Климат ужасный, всегда холодно, слякоть, люди страшно неприветливые, все торопятся куда-то. В общем, всем известные истины, но уже в ее интерпретации. Я вяло возражал, что Москва – мировой культурный, политический и экономический центр, там сконцентрирована вся интеллектуальная часть нашего общества, и жить там очень интересно, если у человека есть работа и возможность общаться, а не просто толкаться на улице. На протяжении всего разговора меня не покидало впечатление, что эти симпатичные люди, уже ставшие мне родными и близкими, что-то недоговаривают и им от этого неудобно.

– Давид, а мама тебе ничего не говорила?

– Нет, Мари, я еще не успел как следует с ней пообщаться. Сразу же приехал сюда.

– Спасибо, что ты так внимателен.

Еще через несколько минут я засобирался домой. Мадам Сильвия, улыбаясь, передала мне сверток с печеньем для родителей, я поблагодарил ее, так же отчужденно попрощался с Мари и уехал.

* * *

– Мари ничего не говорила? – спросила мама.

– Что вы все ходите вокруг да около? О чем она должна была сказать? Я пробыл у них совсем недолго, вероятно, поэтому она ничего не успела. В чем дело?

– Дело в том, Давид, что ты уже взрослый человек, юношеская романтика позади, пора взрослеть и смотреть на вещи трезво.

– Мам, можно конкретнее?

– Конкретнее? Хорошо. Твоя девушка пришла к нам через несколько дней после своего возвращения из Москвы и почти без вступления начала просить. Можешь представить, о чем?

– Понятия не имею.

– Чтобы мы, твои родители, убедили тебя согласиться уехать вместе с ней – как она говорит, хотя бы на несколько месяцев. Ты слышишь? На несколько месяцев уехать во Францию и только после этого принять окончательное решение. А я-то думала, что Мари разумная девушка. Обращаться с такими просьбами к матери может только законченная эгоистка, а если быть до конца честными – помешанный человек.

– Нет, Люсь, здесь я с тобой не согласен, – вступил в разговор отец. – Надо понимать, в каком отчаянии девушка, раз приходит с таким предложением. Какой родитель посоветует своему ребенку покинуть родной очаг, если ничто не угрожает его жизни? К тому же это означает, что через день меня снимут с работы, притом с позором. Давид уже взрослый парень и прекрасно это осознает. Да и его, молодого коммуниста, исключат из партии. Разумеется, конец государственной карьере, обратной дороги уже не будет и быть не может. Я, правда, не присутствовал при разговоре, но мне жаль Мари. Она, по-видимому, в состоянии крайнего отчаяния, поэтому и поступила так неразумно.

Я был не в силах сердиться на Мари. «Бедная, заблуждающаяся девочка, ты же была такой гордой, зачем же сейчас так унижаешься? Да, трудно нам с тобой, Мари. И думаю, будет еще труднее. Впереди столько неизвестного…»

Повседневная жизнь, подготовка к государственным экзаменам и защите дипломной работы, предстоящее назначение на службу полностью занимали мои мысли и внимание. Мы встречались с Мари, я часто бывал у них дома, но наше общение казалось мне уже не таким искренним, как раньше. Или это говорила моя вновь появившаяся мнительность? Было нечто, чего, казалось, мне не раскрывали. Я понимал, что официальное разрешение на эмиграцию не за горами. Родственники Мари во Франции, по-видимому, приложили максимум усилий, чтобы отъезд состоялся. Надо сказать, что отдельные, крайне редкие случаи реэмиграции уже имели место, однако все они совершались либо в глубокой тайне, либо под пропагандистскую шумиху о людях, недостойных звания советского гражданина, чуть ли не изменниках.

– Давид, завтра в час дня состоится церемония вручения дипломов. Мама по этому случаю приготовила торжественный обед. Приглашено много людей, в том числе несколько моих подруг. Думаю, человек тридцать, не больше. Может, и своих родителей пригласишь? Стол накроем в саду, надеюсь, будет весело и интересно. Что молчишь? – тормошила меня Мари.

– Да-да, я слушаю. Спасибо за приглашение. Посмотрю, как у них со временем, – я почувствовал, что мой ответ Мари не понравился. – Пригласи их сама, Мари, это более вежливо и как-то обяжет их, что ли. Ты же так хорошо знаешь моих родителей!

– Кстати, на празднике будет Жак Дувалян.

Я знал этого певца, несколько лет назад он иммигрировал из Франции и был безумно популярен в нашем городе.

– Его родные, – продолжала Мари, – хорошо знакомы с моими родителями. В свое время там, в Париже, они часто общались то в армянской церкви, то на разных мероприятиях нашей диаспоры. Несмотря на свою занятость, Жак сразу согласился. Ты что опять молчишь?