— Я дождусь Бобби.

— Дожидайтесь его в ресторане. Просто скажи те им, что вы с нами. Все за счет заведения. Уходите. И обдумайте, что я вам сказала. Остыньте.

Они сняли весь ресторан в Беверли-Хиллз. Когда вошел Бобби с висевшей у него на руке Ириной, там яблоку негде было упасть. Шпандау улсе успел опрокинуть несколько бокалов бесплатной выпивки и решил, что скажет Бобби о своем намерении уволиться. Но сделать это он хотел лично. Уж это Бобби Дай заслужил. Бобби потратил минут пятнадцать, чтобы пробраться через стаю подхалимов, заметил Шпандау, который сидел за столом в обществе стакана водки, и направился к нему.

— Что случилось? Ты чего исчез?

— Не хотел два часа там сидеть, — ответил Шпандау.

— А я хотел тебя поблагодарить.

— Ты мне платишь за работу, — напомнил Шпандау.

— Поэтому ты так поступил? В этом причина?

— Ты в порядке?

Бобби выглядел уставшим. Его челюсти были плотно сжаты.

— Нет, не в порядке. На грани нервного срыва.

Но здесь я психануть не должен. Не могу себе такого позволить, мать их.

К ним ринулся Хурадо.

— Бобби, тебе надо тут кое с кем познакомиться. Они от тебя без ума, кстати говоря. Ты был чертовски хорош.

— Пойду работать блядью, — вздохнул Бобби и удалился с Хурадо.

Шпандау выпил полстакана и подумал, не добавить ли. Пока он размышлял, к нему легким шагом приблизился Росс Уитком, звезда семидесятых-восьмидесятых. Он играл в фильмах славного парня-деревенщину и обеспечивал хорошие сборы. Устав играть простаков, он попытался перейти на роли в стиле Кэри Гранта,[83]но публика отказалась принимать его в каком-либо амплуа, отличном от ковбоя. Кассовые сборы резко упали, а из-за череды неудачных браков напоказ он больше времени проводил в залах суда, нежели на съемочных площадках.

— Впервые вижу тебя в костюме, — заметил Уитком. — Похож на дрессированную гориллу.

— Рад видеть тебя, Росс, — ответил Шпандау. — Сколько лет, сколько зим.

Уитком сел за стол напротив Шпандау. Все знали, что он законченный кретин. Но, как и у многих актеров, у него была слабость к каскадерам. Росс всегда тепло относился к Шпандау.

— Ты запястье сломал. В каком фильме? «Отходная»? Режиссер там был полный урод. Как его имя?

— Не помню, — ответил Шпандау.

— Я уже в маразме. Одно к одному. Слышал, ты бросил это дело.

— Без Бо все не то.

— Да вообще теперь всё не то. Всем управляют коротышки в строгих костюмах. Хотя, может, оно всегда так было. Так ты теперь у этого парнишки?

— Телохранителем. Ну сам понимаешь.

— Кто-то хочет его убить?

— Сомневаюсь.

— Хреново, — расстроился Уитком. — Дурной знак. На пике моей карьеры я получал минимум пять угроз в неделю. Если выходило меньше, так я сразу понимал, что теряю популярность. — Он сделал большой глоток виски. — Если никто не хочет тебя убить, значит, ты ни у кого не вызываешь зависти. А если не вызываешь зависти, то какая ж ты кинозвезда? Разумеется, все компенсирует количество предложений заняться сексом. А нынче меня мечтают убить только бывшие жены. И я сам, ясное дело. Актеры должны следовать примеру стариков племени апачей. Надо понимать, когда пора завязывать. И уходить в пустыню — умирать.

— Ты никогда не думал заняться чем-то еще? Голливуд — это не весь мир.

Уитком изобразил изумление.

— Еще как весь. Для таких, как мы, — весь. И чем мне заниматься? Недвижимостью торговать?

Я был самым высокооплачиваемым актером этой страны десять лет подряд. Десять лет — не кот чихнул. На Сансете движение перекрывали, чтобы я там облегчил кишечник. А потом отливали мое дерьмо в бронзе. За год я перетрахал больше двухсот баб, в основном актрис. Мой адвокат заставил меня вести запись на случай судебного преследования. — Уитком перевел дух и тихо рыгнул. — Если тут тебя любят — ощущение такое, что ты хозяин мира. Твори, что заблагорассудится. Все думают, что дело в деньгах. Деньги — говно. Они тебе не нужны. Люди в очередь выстраиваются, чтобы дать тебе то, что ты захочешь. Тут дело во власти, в авторитете. Такой авторитет не купишь и не слепишь. Его только другие люди могут за тобой признать. Как будто тебя выбрали Богом. Видел я реальных богатеев — они подходят к тебе и говорят, что с радостью поменялись бы местами. А деньги — ничто. Будь в них дело, все стремились бы к богатству, а не к славе.

— У всякой медали есть оборотная сторона, — напомнил Шпандау.

— А? После подъема начинается спад? На меня намекаешь? Знаешь, если спросить меня, стоило ли оно того, пошел бы я на это снова, зная, чем все кончится, я отвечу: да, черт возьми! Почему, ты думаешь, мы, погасшие звезды, жопу рвем, чтобы остаться на виду? Почему никто отсюда уходить не хочет? Да что нам там делать? Вернуться к реальности? Реальность засасывает. От нее-то люди и бегут в кино. Так вот, жизнь у меня сложилась что надо. Интересно, сможем ли мы такое сказать о твоем молодом друге.

— Он умница. И все у него получится, — ответил Шпандау, не очень веря в это.

— Ну да, ну да, — поддержал Уитком. — Если его не сведут в могилу выпивка, наркота и секс. Да вот еще: никто никогда ему не скажет, что он штаны порвал и в дыре торчит жопа. Люди над ним ржать будут, а он и не узнает. И вдруг оказывается, что рядом никого нет. Вот тогда узнаёшь всё. И мало кто такое может пережить. По своей воле уходят, находят другую работу или в башку себе стреляют. А такие крепкие ублюдки, как я, делают свое дело.

Стиснут зубы — и терпят. Были у меня взлеты, были и падения. Приходит какой-нибудь прыщавый режиссеришко, предлагает роль. А в следующем марте я уже получаю «Оскара». И вот я снова на коне. Так все и устроено. Я лично собираюсь помереть в седле. Твой друг так долго не протянет.

— Это ты с чего взял?

— Парнишка хочет, чтобы его любили. Хочет все и сразу. У него это на лбу написано. А я вот всегда плевал, любят они меня, не любят. Главное, чтобы давали то, что мне надо. И, Господь свидетель, мне нравится играть в кино. Но ни разу не встречал актера, который выжил бы и при этом уважал бы нашу киноиндустрию и долбаных фанатов. А этому поклонение подавай. Посмотри, посмотри на него. Ну что за выражение лица! Наслаждается. Ему это необходимо. Но когда ему перестанут целовать зад — а это непременно случится, — тут-то он и скукожится, как грязная салфетка. Они погладят его по головке и высосут из него все соки — словно тысячи пауков расплавят ему кишки и высосут через крошечные дырочки. А мы, старые мудаки, будем сидеть в сторонке и наблюдать. Вот петушиные бои запретили, а в сравнении с нашей жизнью они — детская игра. Веселуха, пока это не с тобой происходит.