назначения, по числу вёрст 1621, на три лошади, выдано ему денег 389 руб. 4 коп.».

Кстати. Отношения между Воронцовым и поэтом пушкинисты, как правило, интерпретируют с заметным умалением значимости первого из них. Поэтому мы сочли нелишним привести на этот счёт мнение литературоведа и поклонника поэта Михаила Филина («Литературная газета», 2014/5):

«Исправно получая жалованье, чиновник Коллегии иностранных дел демонстративно игнорировал службу. Повесничал, пил и шумно кутил в ресторациях и на кораблях. Картёжничал и, возможно, подрался на дуэли. Не делал тайны из амурных похождений. „Брал уроки чистого афеизма“ и считал эту систему „более всего правдоподобной“. Посещал дом своего начальника, а потом на каждом углу злословил о нём. Вдобавок позволял себе вольности в обращении с его супругой.

Вердикт пушкинистов: граф М. С. Воронцов — полный подлец».

«Священный сладостный обман»

О «вольностях» Пушкина в отношении графини Елизаветы Ксаверьевной Воронцовой, первой дамы Новороссии, говорить, по-видимому, рискованно — слишком большая дистанция была в социальном положении между ей и Пушкиным, да и «близость» их оказалась весьма короткой. Самое раннее свидетельство о чувстве, потрясшем поэта, относится к 20 мая 1824 года — зарисовка профиля Воронцовой в рабочей тетради Александра Сергеевича. А 1 августа он навсегда оставил Одессу.

Итак, 73 дня воздыханий и страсти. Из них семь дней Пушкин был в командировке, а Воронцова полторы недели в Крыму; чему посвящено стихотворение «Кораблю»:

Морей красавец окрыленный!

Тебя зову — плыви, плыви

И сохрани залог бесценный

Мольбам, надеждам и любви.

Ты, ветер, утренним дыханьем

Счастливый парус напрягай,

Волны незапным колыханьем

Её груди не утомляй (2, 183).

Сблизиться чиновнику 10-го класса с женой генерал-губернатора было весьма сложно. Помогла княгиня В. Ф. Вяземская: 10 июня она гуляла с Воронцовой по берегу моря, а Александр Сергеевич сопровождал их. Помогла Вера Фёдоровна графине и осмыслить масштабы поэтического дарования Пушкина. А он, воспаривший от великого счастья в небеса, не замедлил оповестить Елизавету Ксаверьевну о своих чувствах:

«Не из дерзости пишу вам, но я имел слабость признаться вам в смешной страсти и хочу объясниться откровенно. Не притворяйтесь, это было бы недостойно вас — кокетство было бы жестокостью, легкомысленной и, главное, совершенно бесполезной, — вашему гневу я также поверил бы не более — чем могу я вас оскорбить; я вас люблю с таким порывом нежности, с такой скромностью — даже ваша гордость не может быть задета.

Будь у меня какие-либо надежды, я не стал бы ждать кануна вашего отъезда, чтобы открыть свои чувства. Припишите моё признание лишь восторженному состоянию, с которым я не мог более совладать, которое дошло до изнеможения. Я не прошу ни о чём, я сам не знаю, чего хочу, — тем не менее, я вас…».

Д. Хейтер. Портрет Е. К. Воронцовой. 1832

Воронцова была холодной и расчётливой женщиной, никаких чувств по отношению к поэту она не испытывала, но обижать «несчастного» молодого человека[49] не хотела. Поэтому в один из последних дней пребывания Александра Сергеевича в Одессе она встретилась с ним у моря и подарила на память о себе перстень-талисман, который Пушкин позднее прославил в одном из своих лирических шедевров:

Храни меня, мой талисман,

Храни меня во дни гоненья,

Во дни раскаянья, волненья:

Ты в день печали был мне дан.

Когда подымет океан

Вокруг меня валы ревучи,

Когда грозою грянут тучи —

Храни меня, мой талисман.

В уединенье чуждых стран,

На лоне скучного покоя,

В тревоге пламенного боя

Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,

Души волшебное светило…

Оно сокрылось, изменило…

Храни меня, мой талисман…

Пускай же ввек сердечных ран

Не растравит воспоминанье.

Прощай, надежда; спи, желанье;

Храни меня, мой талисман (2, 257).

Словом, как говорят в народе, не обломилось Александру Сергеевичу. Об этом говорила и В. Ф. Вяземская:

— Я была единственной поверенной его огорчений… Он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нём за последние дни. Это очень целомудренно, да и серьёзно лишь с его стороны…

Интимной близости с женой генерал-губернатора не случилось, но чувство поэта к Елизавете Ксаверьевне было очень сильно, и он ещё долго лелеял память о нём в своей непревзойдённой лирике: «Всё кончено, меж нами связи нет…», «Приют любви, он вечно полн», «Храни меня, мой талисман», «Пускай увенчанный любовью красоты», «Сожжённое письмо», «Всё в жертву памяти твоей», «В пещере тайной в день гоненья». Кроме этих стихотворений в рукописях поэта исследователи его творчества насчитали более тридцати зарисовок Воронцовой аж по 1829 год.

Талисман

Пушкин всю жизнь хранил кольцо, подаренное ему Елизаветой Ксаверьевной. О его происхождении существуют две версии. По одной — это подарок одного из караимских ханов графу М. С. Воронцову; по другой — хан одарил кольцами (их было два) отца Воронцовой, польского магната Ксаверия Браницкого.

Впервые описание кольца появилось в каталоге пушкинской выставки 1880 года в Москве: «Крупное золотое кольцо витой формы с большим камнем красного цвета с восточной надписью: Симха, сын почтенного рабби Иосифа, да будет благословенна его память». Камень имел восьмиугольную форму Пушкин очень гордился подарком и называл его «мой талисман». Александр Сергеевич верил, что кольцо обладает магическими свойствами: дарит красноречие, привлекает удачу, укрепляет память и защищает от козней врагов. Первый биограф поэта П. В. Анненков говорил, что Пушкин «соединял даже талант свой с участию перстня».

Увы, перстень не уберёг поэта от пули Дантеса. Перед кончиной Александр Сергеевич отдал свой талисман В. А. Жуковскому. В одном из своих писем 1837 года Василий Андреевич сообщал: «Перстень мой есть так называемый талисман: подпись арабская, что значит, не знаю. Это Пушкина перстень, им воспетый и снятый мною с мёртвой его руки».

От Жуковского перстень перешёл к И. С. Тургеневу. Иван Сергеевич завещал его Полине Виардо:

— Я очень горжусь обладанием пушкинского перстня и придаю ему, так же как и Пушкин, большое значение. После моей смерти я бы желал, чтобы этот перстень был передан графу Льву Николаевичу Толстому, чтобы когда настанет час, то граф передал бы его достойнейшему последователю пушкинских традиций между новейшими писателями.

Не случилось. В 1887 году Виардо передала перстень в дар Пушкинскому музею Александровского лицея, бывшего