Впрочем, от промчавшихся мимо нарядных ратников в иноземной одежде он отпрянуть все равно успел – ехали они не столь быстро.

Зато от грязи, полетевшей в его сторону из-под крытого возка, колесо которого наехало на здоровенную лужу, увернуться не получилось – обдало с головы до ног. И тут же из второго возка, катившего следом, раздался девичий смех.

Сквозь слюдяное оконце видно было плохо, но Дмитрий разглядел обладательницу звонкого голоса. Разглядел и обомлел – такой красоты он еще не встречал.

И тут его словно ожгло – настолько обидно, стыдно и горько стало, как не было еще ни разу.

Ведь смеялась она явно над ним, простым мальчишкой, которому никогда не дотянуться до ее великолепия – этого нарядного возка, изукрашенного какими-то гербами, до четверки белых лошадей, да не просто белой масти, а вовсе не похожих на тех приземистых лошадок, которые обычно привозили на торг дикие ногаи.

– Вишь, царь с домочадцами молиться ездил, – пояснил подоспевший Юшка и принялся заботливо отряхивать младшего товарища, а тот продолжал остолбенело стоять и пристально смотреть вслед промелькнувшему мимо него сказочному видению.

«Царь с домочадцами…» – дошло до него чуть погодя, и он зло прикусил губу.

Получалось, мало того что этот ненавистный Борис вынудил его, законного наследника царя, ходить пешим в простой одежке, так теперь окаянный похититель престола еще и насмехается над ним, желая окончательно втоптать в грязь, да еще не один, а вместе с прочими.

– А в другом возке кто был? – строго спросил Дмитрий у Юшки.

– Да царица поди, – недоуменно пожал плечами тот.

– Нет, – замотал головой Дмитрий. – Голос больно звонок.

– А-а-а, – понимающе кивнул Юшка. – Тогда дочка его, Ксения. Сказывают, изрядно красою лепа. И ликом бела, а очи черные и вовсе насквозь сердца пронзают. Да уж не влюбился ли ты? – протянул он усмешливо и, не дожидаясь ответа, громогласно захохотал, держась за живот – настолько это показалось ему смешным.

– Ненавижу, – прошипел Дмитрий, и веселье Юшки как рукой сняло, уж слишком много злобы и в то же время страсти вложил его приятель в это слово.

– Ты вот чего, – деловито заметил Отрепьев. – Давай-ка возвернемся, а то в таковском виде гулять несподручно. – И увел Дмитрия обратно на подворье к Федору Никитичу.

Впоследствии Юшке хватило осторожности не рассказывать о том случае никому из ратных холопов – за такие слова, не ровен час, можно и угодить туда, откуда прямая дорожка на божедомку[72].

Правда, деликатности не упоминать о произошедшем наедине недостало, но зато после весьма болезненной реакции приятеля пришло осознание, что случившееся мальчишке настолько неприятно, что лучше о том не поминать вовсе.

– Эва, яко ты памятлив, – пьяно подивился отец Леонид, ухватил непослушными пальцами кубок, неловко поднес его к губам и неряшливо выпил, изрядно залив вином свою бороду, а заодно и рясу.

– Кажется, тебе довольно пить, – строго произнес Дмитрий, неприязненно глядя на непотребное поведение бывшего приятеля, который вдобавок разбередил в его душе то, что он сам старался не извлекать из ее глубин.

– Ты мне не указывай, – пьяно погрозил ему пальцем монах. – Допрежь поведай, како у тебя так все лихо получилось-то? То Юрко да Юрко, а тут на тебе – Дмитрий. – Он вновь икнул и откинулся на высокую спинку стула.

– Обычное дело, – начал свой рассказ Дмитрий. – Я и раньше хотел себя объявить, еще у князя Константина Острожского, но… Борода у него и впрямь велика, а вот с умом – худо. Не токмо поверить, а и слушать меня не восхотел. Молвил, будто я кощунствую и сей сан мне… – Он досадливо махнул рукой. – Словом, после этого я… – Его речь прервал громкий храп, издаваемый монахом. – Все-таки напился, – пробормотал Дмитрий и пальцем указал маршалку на Отрепьева. – Пан притомился. Позови слуг, и пусть пока отнесут его в опочивальню.

Маршалок кивнул и вышел. Через пять минут мертвецки пьяного монаха вынесли, и Дмитрий остался один в комнате.

– Мыслил, хоть ты вернешься, все я не один буду, – с упреком заметил он, обращаясь к пустому креслу, в котором недавно сиживал его приятель. – Теперь вижу, что напрасно, – все равно один. Видать, всем цесарям суждено одиночество. Хотя погоди-ка, есть же Марина, – вдруг встрепенулся он, но тут же грустно усмехнулся. – Вот токмо в душу человеку не залезешь, и почем мне знать – я ли ей понадобился али царская корона? Вот с батюшкой ее все ясно, а с ней… Ну и пусть корона! – вдруг зло выкрикнул он. – Тогда и я только о ней думать стану. – После чего быстро вышел, с силой хлопнув дверью.

Настроение у него было препакостнейшее, и в этот миг ему подумалось, что лучше бы его приятель вовсе тут не объявлялся. Во всяком случае, как он теперь понимал, радости от общения с ним будет маловато, зато хлопот – полон рот…

Спустя всего месяц он окончательно в этом убедился, но зато, когда впервые узнал о письмах Годунова королю Жигмонту, оказалось, что монах еще может пригодиться, потому что в Путивле любой сомневающийся – ведь сам царь говорит, что перед ними беглый монах-расстрига, – мог воочию убедиться в лживости слов Годунова…

Честно сознаюсь, что первые мои мысли после всего услышанного от Отрепьева были вновь о Федоре Романове.

Разумеется, царские воеводы неправы, устраивая террор в собственной стране, но начало-то всему положил именно тот, кто сейчас в неге и покое балдеет где-то на собственном подворье, наслаждаясь полезным для здоровья северным климатом и роскошной природой.

Был соблазн оборвать разлюли малину старцу Филарету. Руки просто чесались черкануть в письмеце Борису Федоровичу, которое я как раз сочинял, обо всем, что удалось нарыть, и хана монаху.

Окончательная.

Останавливало только одно. Написать-то недолго, вот только имеет ли смысл указывать все это? Как ни крути, а риск попасться по дороге немалый, значит, прямым текстом такое не расскажешь. Устно? Ну и сколько из нарытого мною удержит в памяти гонец?

А ведь ему помимо этого надо запомнить и еще кое-что, причем куда более важное, чем желание отомстить «голубому» старцу.

К тому же необходимо принимать в расчет и еще один факт – доставка займет изрядное количество времени. Плюс Москва. Это со мной Борис Федорович общался часто, а так он из дворцовых палат вообще не выходил. Учитывая, что его дела ныне далеко не блестящи, скорее всего, он по-прежнему в затворниках.

То есть пока мой гонец к нему проберется, пока Годунов примет решение послать за Романовым… Словом, когда его привезут в Москву, будет середина апреля, и… кончина царя.