Впрочем, родительнице молодого короля Иерусалимского было не до того. И без того известно — война не женское дело, а теперь и подавно... Наконец-то она дождалась своего часа, пусть поздно, но время её пришло. Сорокапятилетняя Графиня, казалось, помолодела вдвое, она брала себе новых любовников и скоро оставляла их, призывала старых, только чтобы назавтра дать отставку и им. Попадались и вовсе молодые, которые вполне бы сгодились ей в сыновья, каковых она, несомненно, родила бы лет на десять раньше, чем своего первенца, не случись первому супругу погибнуть прежде, чем она успела зачать от него. Что ни говори, а во всём есть свои плюсы: не сложи Ренольд де Марэ голову в несчастной битве под Инабом, дети Агнессы де Куртенэ никогда не стали бы наследниками престола Иерусалима.

Встречать Рождество Христово и новый 1179 год от появления на свет Спасителя овдовевшая принцесса Сибилла приехала в Иерусалим, где мать её, так любившая шумное веселье, устроила в королевском дворце, куда переехала сразу после удаления Раймунда Триполисского с поста бальи, настоящий праздник. Она, разумеется, от имени Бальдуэна, пригласила принять в нём участие всех. Однако бароны по большей части, как обычно, сидели по своим уделам; собрались в основном те, кто оказался поблизости. Тем не менее Графиня не могла не испытать лёгкого удивления, увидев среди гостей Бальдуэна Ибелина.

Правда, после знаменитой битвы при Монжисаре сторонники разных партий сблизились между собой, растворив камень преткновения личных интересов в чудодейственном бальзаме взаимного уважения и признания заслуг друг друга. Тем не менее Агнесса не обманывалась относительно перспектив такого потепления, хотя, признаться, и она утишила в своём сердце ненависть к партии Раймунда Триполисского и Ибелинов, — не следовало ненавидеть, когда наступило время любить.

Сладострастную Графиню сразил стрелой Купидон — молодой, златокудрый, голубоглазый рыцарь из-за моря Амори́к де Лузиньян, который с недавнего времени занимал все... почти все помыслы дамы Агнессы. Он также оказывал ей знаки внимания, однако пойти дальше взглядов и робких бесед не решался, хотя привёз с собой из родного Пуату славу храброго воина и даже успел показать себя в стычках с язычниками на Востоке. Кроме того, он уже почти три года занимал важную придворную должность — главного камергера. Удивительно, но раньше она не обращала на Аморика особого внимания: да — красив, ну и что же? Вокруг хватало молодых красавцев; мало ли их, безземельных искателей счастья из Европы, старательно добивалось теперь внимания матери короля? Однако что-то заставило Агнессу присмотреться к камергеру Аморику повнимательнее. Произошло это не раньше, чем она узнала о его обручении с Эскивой, дочерью Бальдуэна Рамлехского и Ришельды де Бейзан, брак которых был давно аннулирован.

Графиня, конечно же, слышала про интрижки красавца с некоторыми придворными дамами и удивлялась его неожиданной робости. В чём крылась причина? Агнесса твёрдо решила разобраться в данном вопросе.

«Красота юной Эскивы затмила весь белый свет? — первое, что пришло на ум Графине. Но скоро она отбросила это предположение — тут дело в другом. — Может, я не хороша для него? Возраст? Едва ли...»

Наконец Агнесса поняла. Виною всему была... храбрость молодого человека. Да-да, именно храбрость, удаль ратная.

«Ох уж эти храбрецы! — Она нехотя отвела взгляд от Амори́ка, сидевшего за столом рядом с старшим Ибелином. — Всегда так с ними! Хотя, благодарение Господу, случаются и исключения... Князь Ренольд, например...»

Сеньор Керака не приехал, он остался дома. Впрочем, и к лучшему; все помыслы Графини сосредоточились теперь на новом предмете страсти. Сердце так и выпрыгивало из груди при виде красавца из Пуату. Сколько ни заставляла она себя сегодня не смотреть в его сторону, всё равно не могла удержаться. В глазах Амори́ка, уже разгорячённого вином — вон как щёки раскраснелись! — вспыхнул на мгновение ответный огонь. Однако молодой человек отвёл взгляд, и тут Агнесса перехватила другой — она и барон Рамлы, будущий тесть её возлюбленного, смотрели друг на друга всего лишь миг, но как много успела Графиня понять по выражению лица одного из своих заклятых врагов.

«Что, душенька? — словно бы спрашивали его глаза. — Видит око, да зуб неймёт? Не про тебя бриллиант. Стара ты стала. Кончился твой век».

Агнесса отвернулась. Благодушия как не бывало. О как ей хотелось наброситься на сеньора Рамлы, исколотить его, исцарапать в кровь гнусную ехидную физиономию!

«Мерзавец! Мерзавец! Сволочь! Сволочь! Гад! Гад! Гад! — Она сжала зубы, чтобы не закричать. — Ну уж нет! Не кончена наша битва! Погоди у меня! Погоди!»

Но что могла сделать она, слабая женщина, с пэром Утремера? Да, она мать короля, это не так уж мало, но... её сын — всего лишь первый среди равных. Здесь не Византия, царь которой волен распоряжаться судьбой любого из своих подданных. А как прекрасно было бы отдать приказ схватить барона Рамлы, велеть сорвать с него дорогие одежды и золотые украшения, заставить ползать в ногах в одной рубахе. Ползать. Ползать и молить о прощении.

Бессилие доводило Графиню до исступления. Она утратила ощущение реальности, даже почти не слышала сладкого голоса лангедокского трубадура, приглашённого её сыном развлечь дорогих гостей. Заморский поэт исполнял какую-то старую, переделанную на новый лад песню о деве, которая ждёт в замке возлюбленного, а тот всё не возвращается, потому что попал в плен к сарацинам, и никто, никто не спешит дать за него выкупа, ведь все, даже его король, считают рыцаря погибшим. Только она одна, несчастная девушка, выплакавшая все глаза перед окошком в башне, откуда видна дорога, — по ней и отправился в дальний путь воин, — знает, что он жив. Бедняжка видит его во снах и разговаривает с ним, а каждую весну прилетает птица и приносит веточку диковинного растения, которое не растёт ни в одном из садов в округе. Веточка — знак того, что томящийся в плену на чужбине узник любит девушку и ждёт от неё помощи.

Но что она может сделать? Ведь весточка, которую он подаёт ей, ничего не скажет королю, поскольку он не верит в такие вещи. Другое дело, если бы рыцарь прислал письмо, но неверные держат его в узилище, хотят сломить дух и заставить принять ложную веру. Они мучают его то жаждой, то голодом, где уж тут мечтать о возможности передать письмо, когда нечем и не на чём написать его? Грустная история.

Поскольку собравшиеся слушали трубадура не на пустой желудок, то могли