— Ты? Ему?! — недоверчиво переспросил Ададуров.

— А что мне оставалось делать? — ответил Маркел. — Он же сказал: «Будешь молчать, не допущу тебя до немчина!» Ну, я и рассказал.

— А он?

— А он улыбнулся, утер бороду и говорит: «Передай тем, кто тебя сюда послал, что я тебя по своей доброй воле выпустил, а надо было тебя в кипятке сварить».

Ададуров помолчал, после сказал:

— Это славно! Это значит: и Щелкалов теперь наш. Ох, Богдашка, ох, ты доиграешься… Немного же тебе осталось! — Потом спросил: — А что Щелкалов еще говорил?

— Да он больше молчал.

— Он это может, — сказал Ададуров. — Ох, хитрый пес! Сам государь говаривал: «Ох, Андрюшка, отрублю я тебе голову! Ох, отрублю когда-нибудь! Да только где после другую такую сыскать?» И так и не отрубил. И только ему духовную доверил. А тот ее куда-то снес. Теперь никто толком не знает, кому государь царство отписал: то ли Митьке, то ли Федьке.

— И что теперь? — спросил Маркел.

— А то! — строго сказал Ададуров. — Чей теперь будет верх, того будет духовная. Ясно? Вот какая силища — этот Андрюшка Щелкалов. Это голова так голова! А Бельский кто? Государю сапоги подавал, портянки наворачивал. Это любой сумеет. Да и какой он Бельский, какой князь? Истинно Бельские — это действительно старинный род, Бельские — они Гедиминовичи. А это их тезка, да и не Бельский он, а Вельский из-под Вологды. Когда последний настоящий Бельский, боярин князь Иван Дмитриевич, помер, их род на нем пресекся, тому уже пятнадцать лет почти, тогда этот пес Богдашка сразу вскинулся и ну государя упрашивать, чтоб тот позволил ему писаться Бельским. И государь по доброте сердечной согласился. Вот и пошла путаница: Бельский — князь, Бельский — старинных кровей. Когда его родной дед коровам хвосты крутил и лаптем щи хлебал, вот какой он Гедиминович, и это всем известно. Бельский! Тьфу!

Тут Ададуров замолчал, посмотрел на Маркела и с удивлением спросил:

— А ты чего так посмурнел? Тебе что, Бельского жалко? Или ты мне не веришь?

— Да верю я, — сказал Маркел. — Но мне другого жалко. Ведь если он не Бельский, а Вельский, тогда при чем тут беличий хвост? И тогда лопарево пророчество неверное.

— Как это неверное? — удивился Ададуров. — Очень даже верное! Вельский — это он по старине, а по всем нынешним грамотам он Бельский. Поэтому беличий хвост про него. Борису Федоровичу расскажу, он очень обрадуется. И про Щелкалова тоже. Хорошие известия ты нынче принес, Маркел, голова у тебя на месте и руки тоже. Борис Федорович таких ловких и головастых, как ты, примечает и под себя гребет. Так что, как только наше дело начнет мало-помалу брать верх, он тебя не забудет, не бойся. Борис Федорович не из таких! А пока что, не теряя времени, иди-ка ты к Спирьке да уточни все у него, а после нам доложишь. Сразу! Срочно!

— А где вас в случае чего искать? — спросил Маркел.

— Мы тебя сами найдем, когда будет надо, — сказал Ададуров. — Был бы ты только жив. Иди!

Маркел развернулся и пошел, на ходу думая: хорошенькое пожеланьице! Был бы я только жив! Хотя, с другой стороны… Помогай, святой Никола, и перекрестился.

Время было еще не совсем позднее, кое-кого в переходах еще можно было встретить, поэтому Маркел, когда это ему было надо, спрашивал у них дорогу — и довольно быстро добрался до Спирькиной двери. Маркел постучал в нее тем же условным стуком, каким, как он помнил, стучал Параскин дядя, но Спирька не откликнулся. Тогда Маркел постучал еще раз, уже громче. Спирька опять не откликнулся.

— Спиридон Фомич, — строго сказал Маркел. — Дверь пожалей.

Но тот и тогда промолчал. Тогда Маркел налег на дверь и начал ее выдавливать. Дверь захрустела. Спирька не выдержал и подал голос:

— Погоди! Сейчас… Дай свет зажечь!

Маркел отвалился от двери. За дверью через щель забрезжил свет. Затем, было слышно, к двери прошлепал Спирька и открыл. Он был в колпаке и в длинной, похожей на бабью рубахе.

— А, это ты… — сказал Спирька. — Заходи.

Маркел зашел. Спирька запер за ним дверь. Маркел сел к столу, а Спирька к себе на лавку, для вида широко зевнул, после чего спросил тоже с зевотой:

— Как служба?

— Твоими молитвами.

— Ага, ага, — сказал Спирька, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Маркел молчал. Тогда Спирька, хоть и не хотел того, спросил:

— Ну, как, нашлась она?

— Нет, не нашлась, — ответил Маркел. — А то бы зачем я пришел?!

— Ну, и не нашлась, — сказал Спирька, — так я теперь что? Где я ее найду? Ее же не здесь теряли. И не я.

— Это еще надо проверить, — вдруг сказал Маркел.

Спирька с опаской глянул на него, спросил:

— Ты что, опять хочешь сказать, что я эту шахмату взял? Или я ее здесь потерял? Так ищи!

Маркел усмехнулся, помолчал, после сказал:

— Ты, Спиридон, шути, да не зашучивайся. А то будешь шутить на дыбе.

— За что это?

— А вот хоть бы за то, что люди говорят, что это ты, подлый пес, государя сгубил.

— Как это?!

— Очень просто. Государь сел играть в шахматы, ему подали короб, он в него сунулся, искал, искал, где белый цесарь, а его там нет. Он за сердце схватился и помер. Теперь ясно? Не досмотрел ты цесаря, потерялся он у тебя, или украли его, или ты его кому-то отдал, я уже не знаю, для чего, но не было там, в царской комнате, белого цесаря, и оттого царь крепко разгневался, и его хватил удар. И теперь тебя надо на дыбу!

Тут Маркел даже привстал за столом. А Спирька побелел как снег, и сдавленно сказал:

— Маркел Иванович! Не виноват я… Вот как Господь Бог свят! — И он перекрестился.

— Я не Иванович, — сказал Маркел, — а я Петрович.

— Маркел Петрович, — сказал Спирька совсем не своим голосом. — Брешут люди! Завидуют мне, вот и брешут. Никому я цесаря не отдавал, и не крали его у меня. Может, какие пешники где затерялись, может, какие ладьи завалились, я спорить не буду, грешен, а вот белый цесарь был на месте, я это точно знаю, и вот еще один на этом крест! — И Спирька опять перекрестился — истово.

Маркел помолчал, подумал, а потом спросил:

— А почему ты именно про цесаря такой уверенный?

— Потому что с ним было много возни, — сказал Спирька. — Его один раз понесли переделывать, после второй, вот я его и запомнил.

— Какой он был из себя? — спросил Маркел.

— Обыкновенный, — сказал Спирька. — Такой же, как и черный. А потом ему приделали перо. А после пипочку.

— Какую еще пипочку?

— Шут ее знает. На шапку. Пипочка как пипочка, блестящая. Из камушка какого-то.