– Ладно, – категорично сказала я. – Вот выйду за него замуж.

– Очень хорошо, – с удовольствием заметила мама. У нее была одна цель относительно меня – побыстрее сбыть с рук.

– И где мы жить будем? Я из Москвы никуда не уеду! – уже кричала я.

– Убежишь ты из своей Москвы – всех нас оттуда выживут, помяни мое слово! Все дорожает и дорожает – и квартплата, и транспорт, и телефон. Скоро за воздух деньги будут брать! А потом, что тебе эта Москва далась? Ты здесь хоть на человека стала похожа – розовенькая, здоровенькая!

– А работа?

– Что работа? Закончила роман – отвезла, закончила – отвезла. Что работа? Не понимаю.

Продолжать разговор мне показалось совершенно бессмысленным, и я подумала о том, что спасти меня от вдовы и ее сына может лишь чудо или мой немедленный отъезд. Однако отъезд неминуемо повлек бы за собой дикий скандал, поэтому я решила пока подождать чуда.

На следующее утро все было готово. Мама надела свое лучшее платье, заставила Николая Ивановича побриться и самолично подстригла его торчащие брови.

– Ты думаешь переодеваться? – спросила она меня, подозрительно глядя на потертые бриджи, которые я переделала из обгрызенных мышами джинсов, найденных на чердаке.

– Вот еще, – недовольно буркнула я.

– Немедленно надень что-нибудь приличное и подкрась щечки!

– Вот еще, – снова фыркнула я.

– Не трепи мне нервы! – истерично воскликнула мама. – Иди, приведи себя в порядок!

– Хорошо, – кротко сказала я. – Можно, я воспользуюсь твоей косметикой?

– Конечно, деточка, бери в тумбочке все что хочешь, не стесняйся, – умилилась мама.

Я закрылась на втором этаже, выгребла из сумки все вещи и решила убить наповал своего «жениха». Может, надеть крепдешиновый сарафан или майку с шортами – в доме тепло… И тут взгляд упал на садомазохистский костюм, что подарил мне Овечкин в прошлом году перед самым днем рождения.

Недолго думая, я скинула свою скромную одежонку, надела бюстгальтер из черной тончайшей кожи с металлическими заклепками и юбку с неровным подолом, будто его собаки жевали-жевали, да кто-то им помешал. Начесала волосы так, что они встали дыбом, словно в знак протеста, и ярко (неприлично ярко) накрасилась.

Я посмотрелась в зеркало – узнать меня было практически невозможно, однако созданный мною образ хоть и был несколько вульгарен, зато выглядела я вполне гармонично.

Слышно было, как к дому подъехала машина, я посмотрела в окно и увидела старый раздолбанный грузовик с брезентовым верхом. Из кабины вывалились вдова с Шурочкой, потом выпрыгнул мой «жених».

– Маня! Маня! Выходи! Они приехали! – Мать ожесточенно колотила в дверь.

– Иду! – крикнула я, но решила дождаться того момента, когда гости войдут в дом, а потом уж появиться перед ними во всей красе, иначе мамаша немедленно отправит меня снова переодеваться.

И когда с первого этажа послышались восторженные вопли вдовы, я наконец соизволила спуститься.

– Добрый день! – сказала я, чувствуя, что мой приветливый и ласковый голос совсем не подходит созданному образу.

Эти трое смотрели на меня во все глаза – казалось, они совершенно растерялись от моего вида и не знали, что говорить и вообще как себя вести. Николай Иванович неотрывно глазел на кожаный бюстгальтер – ничего подобного в жизни он, наверное, не видел, и никак не мог отвести взгляд.

– Тебе так не холодно, дорогая? – поинтересовалась мама, однако любезный тон ее таил в себе желчь, злость и бешенство.

– Нет, в доме тепло.

– Ну, гости дорогие, прошу всех за стол, – процедила она и едва слышно рявкнула на Николая Ивановича: – Что ты уставился на ее грудь! У тебя там сейчас шашлыки сгорят!

Наконец все уселись, Николай Иванович принес шампуры со слегка подгоревшими шашлыками. Эта троица как вкопанная сидела у стены, и, глядя на них, у меня возникло странное, неприятное ощущение. Мне вдруг почудилось, что передо мной сидят не живые люди, а фотография, сделанная в натуральную величину, на которой запечатлены давно умершие Эльвира Ананьевна, Шурик и Шурочка. Такими плоскими и неживыми они выглядели.

– Шура, вы бы нам что-нибудь рассказали, – нарушила я томящее молчание только для того, чтобы проверить, живые ли они или нет.

– Да все нормально, – себе под нос проговорил он, не глядя на меня, и снова уткнулся в тарелку.

– Ой! Шурочка у нас такой стеснительный! – поспешила вмешаться Эльвира Ананьевна. – Он совершенно не умеет с девушками разговаривать. Уж такой застенчивый! А ведь это и хорошо – вот поженитесь, так он ни на одну не посмотрит. Всю жизнь тебе верный будет, Манечка!

– Да, скромный мужчина – это сейчас большая редкость! – поддержала вдовицу мама, улыбаясь, а мне шепнула на ухо: – Иди немедленно умойся и переоденься!

– С одной стороны, это, конечно, хорошо, но с другой-то – как плохо! Ведь ему за тридцать – жениться уж давно пора, а он до сих пор перед женщинами робость испытывает.

– А разве не влюблен он в девицу – ту, что живет в соседнем с вами доме? – неожиданно спросила я. Все удивленно смотрели на меня, но никто не отвечал, а мама, наверное, проклинала себя за то, что передала мне их откровенный разговор с вдовой. – Она, кажется, замужем, и ребенок у нее. Шура, вы ведь влюблены в нее? – не унималась я.

– Ма, а откуда она знает? – промычал «жених», не отводя взгляда от тарелки.

– Да что ты, Машенька, она ему нравилась давно, но он ведь у нас такой робкий, так и не подошел к ней. Да и разонравилась она ему! Вот как тебя в прошлом году увидел, совсем голову потерял, ночи не спит, все меня просил с твоей матушкой поговорить, чтобы она тебя привезла из Москвы. И все это время ждал тебя да тосковал!

– А разве вы не говорили, что роман между вашим сыном и той девицей замужней вот уж два года продолжается? А разве не боялись вы, что муж ее вашему Шурику все косточки попереломает? – Я делала все возможное, чтобы они оставили меня в покое, и, кажется, ввела семейку в замешательство, отчего получала истинное наслаждение, как вдруг в мою ногу с силой вонзился мамин каблук.

– Машенька, это какое-то недоразумение! Нам просто все завидуют, вот и наговаривают на моего сына!

– Да, здесь до ужаса завистливые люди! – горячо поддержала Эльвиру Ананьевну мама, и разговор переключился на здешних жителей, потом на тот беспредел, который царит в области, и потом еще на что-то, и так до позднего вечера, пока дорогие гости не засобирались домой.

Когда мы остались в кухне вдвоем с мамой, на меня обрушился шквал упреков, к которым я давно привыкла, поэтому близко к сердцу сказанное не принимала.

– Мам, да Эльвиру Ананьевну ничего не остановит – ни моя прическа, ни тонна косметики на лице, ни кожаный бюстгальтер. У нее навязчивая идея – женить на мне своего Шурика!