– Десять тысяч франков?

– Бросьте. Для вас это сущий пустяк. И учтите, в безлюдном месте я встречаться с вами не стану. Я уже раскусила, что вы за тип. Если бы моего сына не сослали на каторгу, я бы вообще с вами не разговаривала. Ваше счастье, что я терпеть не могу легавых…

– Хорошо, – устало выдыхает мужчина. – Где и когда?

– Сегодня в восемь вечера, в саду Тюильри со стороны арки Карусель. Там всегда полно народу.

– Как я вас узнаю?

– На мне будет шляпка с красным пером.

– Этого недостаточно. Сейчас все женщины носят шляпки…

– Ну ладно, ладно, уговорил! Приколю к блузке букет фиалок. Так ты точно меня не пропустишь, красавчик!

И старческий голос хихикает так мерзко, что мужчина на этом конце провода даже меняется в лице.

Гарпия! Вцепилась и не отпустит… Ну, положим, заплатит он ей сейчас, а что дальше? Она ведь не успокоится, пока не высосет из него все деньги… И где гарантия, что в конце концов она его не сдаст?

Надо было остановиться после того, как он достиг своей цели… надо! А он захотел завершающий штрих… окончательно сбить полицию с толку… Черт! Вот теперь и расхлебывай эту кашу… В немой ярости он слушает гудки, доносящиеся из трубки.

– Вы все слышали, инспектор? – спрашивает Амалия у Анри. Тот утвердительно кивает. – Когда он придет с деньгами, мы его возьмем.

– А если не придет?

– После того, что он совершил, по нему гильотина плачет… Придет. Никуда он не денется.

– Вы не хотите посвящать в дело комиссара? – спрашивает Анри.

– Боюсь, что комиссар вызовет сотню полицейских в штатском, которые наводнят сад, – усмехается Амалия. – И как только наш красавец их увидит, он поймет, что это ловушка. Я уже не говорю о том, что Бюсси может на радостях проговориться префекту, префект – кому-нибудь еще, и наш убийца обо всем узнает. Нет, все должно выглядеть непринужденно. Я, вы, Ксения, Габриэль, Эрве, Ева, разумеется… Ева, вы были просто великолепны. Этот голос пьянчужки, которая раздувается от гордости за свою сообразительность и намерена ни за что не упустить своего…

– О, да будет вам, – безмятежно отзывается Ева. – Если я правильно поняла, моя главная роль еще впереди…

– Половина восьмого, – говорит Габриэль.

Он и Ксения изображают непринужденную парочку, которая гуляет по саду Тюильри. Девушка надела светлый парик и стала невероятно похожа на свою мать в молодости. Габриэль облачился в цивильный костюм, обзавелся часовой цепочкой фальшивого золота и сияет, как фальшивая же монета. Он горд тем, что получил право сопровождать Ксению, обойдя настырного графа, который где-то в саду читает газету, сидя в полном одиночестве.

– Смотрите не пропустите его, когда он появится, – замечает Ксения, имея в виду убийцу.

– Но пока никого нет! – пылко возражает Габриэль и прижимает к себе ее локоть.

Они делают круг по саду и возвращаются. Ева, согласно плану, должна опоздать минут на десять. Белые статуи безучастно смотрят на гуляющих, и толстые голуби вальяжно шныряют в траве.

– Никого, – говорит Ксения.

– Никого, – соглашается Габриэль и прижимает ее локоть еще крепче.

Ева появляется в четверть девятого, быстро оглядывается, садится на скамейку. На другом ее конце сидит господин, читающий газету.

– Его нет, – вполголоса говорит Эрве, не опуская газеты.

Ева поправляет букетик фиалок, приколотый к темному жакету, вертит головой, отчего красное перо мотается туда-сюда. Дешевая одежда, дешевая сумочка, туфли с покосившимися каблуками, красный нос поклонницы горячительных напитков – все детали продуманы до мелочей. Эрве бросает на актрису взгляд, полный невольного восхищения, поднимается и уходит.

– Месье, у вас не будет закурить? – Габриэль преграждает ему дорогу.

– Курить вредно, месье, – спокойно отвечает граф. – Кажется, он запаздывает.

Ксения начинает хмуриться.

– Ничего, придет, – беззаботно говорит Габриэль. – Куда он денется!

И агенты слежки расходятся. Ксения достает хлеб и принимается кормить голубей.

Половина девятого. Ева видит, что к ней приближается какой-то мужчина. Он немолод и, приблизившись к ней, приподнимает шляпу старомодным учтивым жестом.

– Простите, сударыня, мой вопрос, но… Вы случайно не Ева Ларжильер?

А-а-ах!

Крушение, полное крушение! В глазах у Евы темнеет. Занавес падает, корабль под названием «Безупречный захват кровавого убийцы» в одно мгновение бесславно идет на дно.

– В чем дело? – беспокоится Ксения, заметив, что к Еве подошел кто-то посторонний. – Чего он от нее хочет?

– Тихо, тихо, – успокаивает ее Габриэль. – Нам нельзя к ней приближаться! По-моему, это какой-то гуляющий… Черт его знает, что ему нужно!

– Чиво? – говорит актриса собеседнику, гениально изображая изумление и простонародно выговаривая слова. – Какая такая Ева?

– Простите, – вздыхает господин, – я обознался. Просто у вас такие же прекрасные глаза, как и у нее… Великая была актриса, да, великая… Сейчас таких уже нет.

Он снова кланяется деревенщине, которую перепутал с любимой актрисой, и медленно удаляется.

И в это мгновение Ева чувствует, что она готова заплакать. Она почти забыла о том, зачем пришла сюда. Она раскрывает сумочку, ища платок, роняет сумочку, нагибается за ней…

Нет, нельзя доставать платок! Он из слишком тонкого полотна, сразу же будет ясно, что она играет, что она – это не она… Усилием воли сдерживая слезы, Ева захлопывает сумочку.

Девять часов.

Эрве уже сел в машину, припаркованную возле ограды. В саду его заменил Анри Лемье.

– Ничего? – спрашивает Амалия, сидящая сзади.

– Ничего.

И граф добавляет, поколебавшись:

– Мне кажется, он не придет.

– Если в половину десятого его не будет, Ева должна уходить, – говорит Амалия. – Мы так условились.

– А он не мог перепутать время?

У Амалии вырывается смешок.

– Если речь идет о вашей жизни и смерти, вы ничего не перепутаете. Нет, скорее всего, он замыслил какую-нибудь пакость.

Половина десятого. Народу в саду становится все меньше. Со своего наблюдательного пункта Анри видит, как Ева поднимается с места.

Ксения и Габриэль движутся к выходу.

– Не упускайте ее из виду, – шепчет Ксения. – Мало ли что он задумал…

Габриэль послушно кивает, но, по правде говоря, слежка ему порядком надоела. Если бы не Ксения, чье присутствие наполняет его теплом, он бы вообще давным-давно ушел отсюда.