видимо, Алый Крик, или слабое здоровье, или местный бог на сей раз милосердно избавил меня от необходимости делать очередное чёрное дело.

Затем я услышала тихое фырканье, как будто крыса искала еду. Я уже несколько дней не мылась, и, должно быть, от меня вкусно пахло.

Внезапно из-за груды тел, наваленных друг на друга возле алтаря, выскочила ещё одна женщина. Её волосы были перепачканы кровью собратьев-прихожан, а руки покрыты крошечными царапинами, которые могли быть только следами от её собственных ногтей.

Её широко раскрытые безумные глаза излучали такую радость, что впору было улыбнуться. Женщина издала довольный смешок, словно наслаждаясь удавшейся шуткой. С дьявольской хитростью она вытащила из груды одно тело и положила его отдельно от остальных, а сама пряталась среди трупов, ожидая, пока я подойду ближе.

Она налетела на меня, широко раскинув руки, будто ждала, что у неё из плеч вот-вот вырастут ангельские крылья. Я попыталась восстановить утраченную позицию, но женщина была слишком быстра. Она врезалась в меня, и мы вдвоём покатились по полу храма.

– Быстротечность! – крикнула она; её руки схватили меня за горло. – Дал-джебан. Те. Курадос. Гниль. Мордаж. Похоть. Ха. Ха.

Даже эти первые несколько слов вызвали у меня тошноту и головокружение. Комната вращалась против часовой стрелки – в такт нашим движениям на полу.

Я попыталась призвать на помощь свои навыки арта эрес, но уроки самозащиты, которые преподавал мне Дюррал, строились на том, чтобы найти темп и ритм. Речь шла о движениях с партнёром, а не о противостоянии врагу. Я не могла ничего поделать. Просто не могла. Танец ускользнул от меня… Теперь я лежала на полу среди мертвецов, а женщина наваливалась на меня сверху.

– Тувизмо. Кан. Кен. Кин. Скорбь. Возлюбленная.

– Будь ты проклята! – взвыла я и со всей дури ударила женщину кулаком по рукам, заставив ослабить хватку на шее.

Я схватила её за волосы и дёрнула, выдирая их клочьями, но всё же мне удалось вывести противницу из равновесия. Уперевшись левой ногой в каменный пол, я сильно оттолкнулась бедром, сбросив стройную – почти тощую – женщину со своей груди. Я перекатилась, оказавшись сверху, и прежде чем она успела произнести ещё какие-нибудь мерзкие слова, бьющие по мозгам, я выбила ей передние зубы. Несколько зубов вылетели, застряв у женщины в горле и искажая слова. Она попыталась выкашлять их, но я не позволила. Я просто продолжала бить – снова и снова, и при этом орала так громко, что не слышала уже ничего, кроме собственных безумных воплей.

– Будь ты проклята! – кричала я. – Будь ты проклята, будь ты проклята, будь ты проклята!

Не знаю, сколько я продолжала в том же духе. Секунды? Минуты? Часы? Я потеряла всякое представление о времени и о самой себе. Если бы кто-то захотел навсегда уничтожить мою душу, всё, что ему потребовалось бы в тот момент, – это зеркало. В конце концов я начала задаваться вопросом, не произнесла ли лежащая на полу женщина Алые Вирши? Может быть, Алый Крик уже во мне?..

Я немного успокоилась, когда плюнула на неё и в последний раз пробормотала:

– Будь ты проклята.

Женщина обмякла и с последним вздохом прошептала:

– Нет, аргоси. Это я проклинаю тебя.

У меня устали руки и онемели пальцы. С трудом оттолкнувшись от мёртвой женщины, я поднялась на ноги. Взяв шпагу, я пронзила её насквозь, хотя она уже не подавала признаков жизни. Именно так ты и поступаешь, когда идёшь путём энрахо.

Я доплелась до двери, но не могла заставить себя выйти. Пустыня снаружи, несмотря даже на её жуткий красный песок – из-за чего этот регион получил название Рубиновой Реки – выглядела слишком чистой. Слишком… благопристойной. Казалось, что одни только мои шаги могут заразить эту землю ужасом, шевелящимся внутри меня.

– Поплачь, девочка, – сказала я себе голосом Энны и мудростью Энны. – Плач – это мощная часть арта фортезе, таланта стойкости. Со слезами мы отпускаем наши печали и возвращаем тело в равновесие, готовые к тому, что будет дальше. Аргоси, который не умеет плакать, рискует стать хрупким.

Как правило, Энна не отличалась такой мягкостью. Как бы ни была она красива – и снаружи, и внутри, – она никогда не казалась мне особо нежной или женственной. В отличие от Дюррала. Странно, да? Но вот так мне это виделось.

Однако сейчас, как и в большинстве случаев, Энна была права.

Последние дни я много плакала. Думаю, без этого я не смогла бы выжить. Между тем, на сей раз слёзы не хотели литься, поэтому я с безжалостной жестокой решимостью выдавила их из себя.

Я заставила себя кричать и рыдать, и натёрла глаза песком. Я начала говорить всякие вещи – ужасные вещи. Я вспоминала все тёмные уродливые мысли, которые когда-либо приходили мне в голову, и орала их вслух, во всю глотку. Думаю, можно сказать, что я позволила себе немного сойти с ума.

Наконец, когда всё это было сделано и внутри меня ничего не осталось, я вышла. Как раз в этот момент, в свете заходящего солнца, рубиновые пески расцвели передо мной, как поле сверкающих роз. Я упивалась этой красотой, хотя у нее был привкус яда. Но я напомнила себе, что никакого яда нет, и отправилась в путь – к следующему храму.

Он был худшим из всех.

Глава 41

Вестник

Тринадцать дней Странница дала нам, чтобы разыскать её на границе земель джен-теп. Здесь она либо выпустит чуму, специально созданную, чтобы с хирургической точностью ликвидировать народ магов, либо обрушит на мир заразу, которая грубо и жестоко уничтожит умы и души всех живых людей на континенте.

По пути Странница позаботилась, чтобы мы увидели признаки явного усовершенствования Алых Виршей.

В тринадцатом храме Рози оставила мне маленького мальчика – едва старше Бинто – привязанного к одной из скамеек. Ещё двенадцать детских трупов валялись на полу. Выживший мальчик плакал и спрашивал, почему ему нельзя пойти домой. В нём не было ничего, наводившего на мысль об Алом Крике – просто потерянная душа, умоляющая меня о помощи. На сей раз – никакой записки. Думаю, Рози верила, что моя арта превис способна распознать правду.

Мальчик был в путах, хотя у него явно недоставало сил, чтобы представлять хоть какую-то физическую угрозу. И он не стал выкрикивать Алые Вирши, как только увидел меня. Он просто сидел, привязанный к каменной скамье, и спрашивал, не отвезу ли я его домой, в деревню.

– Пожалуйста, мэм, – сказал он с неуклюжей вежливостью ребёнка. – Мои мама и папа не знают, где я. Я не видел их уже несколько дней. Та леди, она забрала меня, пока я спал, привезла сюда и…

– Тише-тише, – сказала я успокаивающе, насколько позволял мой хриплый