И вот Хома замер на краю воды, понимая, что его счастье вот-вот вильнет хвостом и, наверное, он ее никогда больше не увидит.

И он решил спросить ее:

– Ты вернешься ко мне? Ведь я люблю тебя.

Наталочка серьезно так посмотрела на него и сказала:

– А я и не собираюсь тебя бросать. Ты же мой. Я только поплаваю немного, а там и солнце взойдет, и я опять превращусь в человека, и ты отвезешь меня к себе домой, и я буду тебе женой. А к матери мы не пойдем. Она все торопит, чтобы мы скорее уплыли в северные моря, – мы ведь случайно здесь. И если она поймет, что я хочу у тебя остаться, она может убить тебя. Но хватит об этом, мы поговорим потом, а сейчас бросай меня в воду!

И Хома подошел к самой кромке воды и над водой разжал руки, и серебристый хвост русалки соскользнул в живительную для нее воду, но тут приключилась беда – то ли Хома что-то не рассчитал, то ли она никак не могла заставить себя разжать руки, которыми обнимала его за шею, и лишь в последнюю секунду отпустила своего спасителя, но упала она как-то неловко и ударилась виском о каменную ступеньку и безмолвно стала тонуть.

Хома уже было бросился за ней, но вдруг испугался. «Заманивает, – подумал он, – утопить меня хочет. Мне ведь маменька о них в детстве рассказывала, предупреждала. Или вправду тонет?» Но времени на раздумья у него не было, и он, подумав, что ему все равно без нее жизни нет, бросился за ней и вытащил ее на поверхность воды. По левому виску Наталочки обильно текла голубая кровь (ведь в северной стране, до того как она превратилась в русалку, она была принцессой), и она, и так белокожая, казалась в бледном свете луны белой как мел. Хома прижал ухо к ее груди и услышал, что сердце ее еле-еле бьется – жива! А еще через несколько минут она открыла глаза и улыбнулась ему.

– Мне не больно, – сказала она. – Это я во всем виновата – не хотела тебя отпускать, потому что хочу, как лиана, обвиться вокруг тебя, прилепиться к тебе, чтобы ты был всегда моей опорой, всегда был со мной.

И остатки ночи провели они в воде, а под утро, как только первые, робкие еще лучи солнца выхватили из ночного мрака верхушки деревьев на Трухановском острове и принялись золотить шары на Андреевской церкви, Наталочка опять превратилась в девушку, и они выбрались из воды на набережную, и просушили одежду, и решили, что уедут в Горенку и она останется в его комнатушке, а он поедет в контору, чтобы его не выгнали с работы. И на первом же трамвае они отправились домой, любуясь утренним лесом, который медленно просыпался, и легкими дуновениями прогонял белесый туман, спеша подставить себя живительным солнечным лучам.

Но вот и Горенка. Хома оставил Наталочку в своей комнатенке, и та (все-таки женщина остается женщиной, даже если она и русалка!) принялась наводить в ней порядок, а Хома уехал обратно в город. Надо ли и говорить, что думал он только о своей Наталочке, о том, как они заживут, как два голубя, а он накопит денег на учебу и найдет работу получше, а она народит ему детишек с такими же золотыми волосами и голубыми глазами, как и у нее. И тогда они все вместе поедут в далекий Угрив, к его родителям, а те уж не нарадуются своими внуками и внучками, и сядут они за большой стол, и будут обниматься и целоваться, чтобы выразить то, как они рады наконец быть все вместе. Да и что может быть лучше?

Но тут на его плечо легла суровая рука контролера, и сладостные мечты сразу же растаяли, как утренний туман. А контролер был не один, а со стражем порядка, и они увели Хому, который бился, как рыба, выброшенная на берег, и доказывал, что ему надо на работу, что его выгонят с работы, а дома его ждет жена и что он должен привезти еды из города…

Но они его и слушать не захотели и долго-долго писали какой-то скучный протокол, который он подписал, не читая, только бы поскорее уйти, но оказалось, что уйти нет никакой возможности, и его отвели в какую-то комнату с зарешеченными окнами и сказали, что отпустят его через три дня, потому что документов у него нет и он виноват в безбилетном проезде, и в том, что он сопротивлялся, и еще в чем-то. А им нужно установить его личность. И так далее, и тому подобное. А Хома стал доказывать, что не может тут оставаться, потому что у него жена дома одна и без еды и что она погибнет, если его не отпустят, но его и слушать не захотели, и тяжелая металлическая дверь закрылась за глухими к его горю людьми, и он остался наедине со своими печальными мыслями. Вспомнив о том, что Наталочка иногда читает его мысли, он стал мысленно рассказывать ей о том, что с ним приключилось. Но вскоре понял, что она его не слышит.

А Наталочка, как только Хома ушел, вдруг почувствовала страшную усталость и улеглась на те тряпки, которые по доброхотству оставила ему бабка Катерина, и то ли потеряла сознание, то ли заснула, то ли впала в забытье. Рана на виске у нее уже не болела, но тело вдруг стало таким горячим, словно она лежала не в темной комнатушке, а загорала на пляже. И она поняла, что заболела, а Хома все не возвращался. «Хомушка!» – мысленно звала она, но он ее не слышал. И так прошел день, а за ним наступила ночь, но она, к своему удивлению, не превратилась в русалку, и она догадалась, что сила любви исцелила ее. Но поняла она и то, что умрет, если любимый ее не возвратится, потому что перед глазами у нее появились черные круги, и тело ее тряслось в горячке, и злой недуг лишал ее остатков сил. На ее счастье бабка Катерина решила проверить, как устроился ее квартирант, и была поражена, обнаружив в комнате в груде тряпок умирающую девушку. И она, невзирая на свои девяносто с лишним лет, почти бегом устремилась к Бороде, и тот пришел и долго-долго возился с больной, давал ей лекарства, мерил и еще раз мерил ее температуру, а потом бабка Катерина накормила ее картошкой с укропом – она съела целые три ложки и запила козьим молоком, которого в жизни никогда не пила, и наконец крепко и мирно заснула.

Когда Хому выпустили, он сразу же бросился домой, опасаясь, что он проворонил свое счастье и что дома он найдет задохнувшуюся без воды русалку. Но страхи его оказались напрасными – Наталочка пошла на поправку. Она не знала, что с ним произошло, но и на долю секунды представить себе не могла, что он ее бросил, и когда он, как вихрь, ворвался в комнату и убедился, что она жива, радости их не было конца. И они решили сразу же сыграть свадьбу или, по крайней мере, зарегистрировать брак. Но только вот как? Его паспорт вместе с книгами то ли выкинул, то ли продал Чобот, а у Наталочки его документов никогда и не было – русалкам паспорта ни к чему.

И Хома отправился к единственному своему знакомому в этих местах, своему сотоварищу по больничной палате – Тоскливцу, чтобы тот помог ему выправить документы.

В сельсовет, на свое несчастье, Хома пришел как раз в тот момент, когда в нем опять накалились страсти: с утра все переругались, кому покупать сахар. Паспортистка в конце концов сдалась, как крепость после долгой осады, но это была Пиррова победа – в воздухе витали флюиды истерики и скандала и чай никого не радовал. Но это было еще не все – чай пришлось покупать, потому что в эту ночь под сельсоветом завелись соседи, которые сразу же сожрали и заварку, и сахар, но этого им было мало и они шуршали под полом и канючили о том, что в сельсовете работают отпетые скупердяи, которые из-за своей жадности хотят отправить их на тот свет, но они с этим не согласны и по ночам, чтобы не умереть с голода, будут пожирать документы, и пусть Голова и Тоскливец докажут потом, что это не они их уничтожили, чтобы запутать следы. Голова от таких разговоров подлых грызунов хватался за сердце и кричал, что вызовет Дваждырожденного с взрывпакетом, но соседи не унимались, ибо знали, что последний взрывпакет Дваждырожденный использовал при попытке избавиться от их коллег, но без всякого для них ущерба, но зато чуть не разнес свой собственный дом. И провел потом два дня в подвале с топором в руках, выискивая хвостатых квартирантов, но те ушли через подземелье и бывший воин остался при своем интересе.