— Слышь, вали иди на вход, твоё время.

— Да ну на …! Ещё пять минут.

— Часы свои выброси на …! Ровно два уже.

«Дежурка» насквозь пропахла мужиками. Потеющими за работой мужиками. Они сами насквозь пропахли «дежуркой». Самые заносчивые, вроде начальницы валютного отдела, сталкиваясь с ними в коридорах, не здороваются и воротят нос. Зовут их сторожами. За это они зовут сотрудников банка «банкоматами». Однажды «банкоматы» пожаловались председателю правления, господину Рызенко. Мол, охранники-то воняют — такие люди в банк приходят, а тут… Юскова, начальника охраны, Рызенко вызывал к себе. Пришлось ему брехать, что «пацаны» постоянно упражняются — подтягиваются на перекладине, поднимают гири — отсюда и запах. «Пацаны» — все и навсегда здесь пацаны. Маленькая собачка всю жизнь щенок. Митя, как и все, не сразу уловил, где его место в банковской иерархии. Впрочем, поначалу было иначе. Вернее, всем очень хотелось, чтобы было иначе. И охранникам, и самим «банкоматам». Время было такое — всем чего-нибудь сильно хотелось, потому что до этого не знали, чего хотеть — и казалось, что самого желания достаточно, чтобы оно сбылось. Хотелось красиво: чтобы все в дорогой одежде, чтобы друг с другом на «вы». Не вышло. А ведь до сих пор, принимая новичков, Юсков прополаскивает им мозги в розовом отваре: «Работа для настоящих мужчин… ответственность за безопасность… безопасность — дело первостепенной важности… молодой сплочённый коллектив».

— Опять Витю на … послали.

— Да ты что?

— Ну. Он генеральшу не узнал, не пускал её в банк.

— Памяти у него ник-какой на лица. Мне, например, одного раза хватило.

— Главное, видит же, что за ней полковник идёт, дверь ей открывает.

Проржавевшую перекладину во дворе они после того скандала по поводу запахов спилили. Пилили «болгаркой» — шумно, снопы искр летели в окна валютного отдела. Им, конечно, не понравилось такое к себе отношение. «Банкоматы охренели!». Они накупили одеколонов, стали проветривать комнату и следить друг за другом: «— А ты, брат, в этих же носках вчера работал». Некоторое время всё было галантно. Как когда-то хотелось. Юсков лично обнюхивал их и оставался доволен. Но потом запах казармы вернулся. Одеколоны закончились, менять на каждую смену носки оказалось канительно. Их больше не трогали. Глаза в сторонку, топ-топ мимо. Сторожа, что с них взять…

— База — сотому!!!

Вова спросонья дёрнулся так, что стул под ним треснул и сломался. Смеяться не стали. Слишком он нервный, этот Вова-сапёр. Любит рассказывать про свою контузию, на каждой смене хоть раз любит с кем-нибудь поругаться. Носит в кармане фотографию жены топ-лес. Показывает: «Видал такое? Шестой номер!».

— База — сотому!

— База на приёме.

— Встречайте.

— Понял тебя, сотый. Встречаем.

Вова снял ноги со стола и встал. На одном из мониторов остался след обувного крема — повод для взбучки со стороны Юскова. Но никто не вытрет: западло. Лицо у Вовы опухло, левая щека, на которой он лежал, вся была в розово-белых складках. Он стоял, щурясь и сопя, и поправлял съехавшую на сторону кобуру. Толик незаметно подмигнул Мите — мол, сейчас выпрется в таком виде Мишу встречать. Была очередь Вовы-сапёра встречать на входе «первого». Конечно, не стоило выползать навстречу Рызенко как крот из норки. Толик раз десять ему повторял: не спи, скоро Миша приедет.

— Я схожу, — сказал Митя. — Будешь должен.

— Угу, — отозвался Вова и тут же плюхнулся на место.

Ничего трудного в том, чтобы постоять у входа, держа руку на кобуре и зорко оглядывая окрестность, нет. Но дело не в этом. Нельзя нарушать правила. Никогда ни за кого ничего не делай — главное правило казармы. У кассы Митя замедлил шаг, наклонился к щели между барьером и зеркальным стеклом.

— Едет, — бросил он.

В ту же секунду в кассе по направлению к двери застрочили каблуки. Утром Рызенко взял в кассе денег. Три тысячи евро. Не оказалось наличности в кармане, срочно была нужна. В этом есть шик — как он прибегает к кассе, как, наклонившись к барьеру, говорит: «Девчат, денег дайте». Девчата хихикают. «Сколько вам, Михаил Юрьевич?». Он частенько так делает. Уедет, вернётся через час: «Возьмите, я вам, кажется, должен». Девчата снова хихикают. Но сегодня вышла накладка. Скоро вечер, кассу сводить, а валюты в кассе не хватает. Забыл, наверное. Девчата в кассе волнуются, не хотят засиживаться допоздна.

На улице моросило. Прохожие торопливо пробирались между припаркованных перед банком машин. Скоро из-за поворота вырулил чёрный «Мерседес» и, сделав лихой вираж через всю улицу, встал напротив.

Двери «Мерседеса» хлопнули. Мите всегда нравилось слушать, как хлопают двери крупных породистых машин. Есть в этом звуке что-то от хруста яблока. Громадного сочного яблока. И в жестах, какими захлопывают красивые глянцевые двери — столько же радости, сколько в жестах, подносящих ко рту яблоко. Хрусть! Рызенко выскочил раньше телохранителя и затрусил к банку. Он всегда торопился. Он выскакивал из машины и бежал. И лицо у него было как у шахматиста, обдумывающего ход. В десятках глаз, вольно и невольно, мимоходом и надолго задержавшихся на нём, одно и то же: зависть и любование. Все хотят вот так хлопать дверью «Мерседеса» и бежать к банку впереди телохранителей.

Митя решился. В самый последний момент, когда Рызенко уже подходил к лестнице, шагнул наперерез.

— Михал Юрьич…

Рызенко остановился, поставив одну ногу на ступеньку. Выглядел он нерадостно. «Без раболепия, — напомнил себе Митя, — без раболепия». Неделю назад всё получилось вполне пристойно. Постучал, вошёл. Держался уверенно, правая рука на кобуре, левая вдоль туловища. «Извините, что отвлекаю». Рызенко выслушал его, посмеялся законодательной шутке. Он ведь и сам когда-то куда-то баллотировался. Обещал подумать.

— Михал Юрьевич, я подходил к вам в прошлый понедельник, — начал Митя, встав слишком близко, слишком прямо заглядывая Рызенко в глаза. — Насчёт паспорта… насчёт гражданства…

Пауза затягивалась, и он начинал жалеть о том, что затеял. Рызенко молчал. Быстрая тень пролетела по его лицу, он вспомнил.

— А! Ну и что?

Митя жалел, жалел, жалел. Решительно и бесповоротно жалел о том, что затеял. «Личка» стояла поодаль, наблюдая за их разговором. Лучше бы позволил Вове выйти с мятой щекой на всеобщее осмеяние. Но деваться было некуда, нужно было договаривать.

— Я Вам рассказывал. Мне в ПВС паспорт не меняют. Закон новый вышел… Вы сказали, что подумаете, — голос был сладок, липок, голосовые связки выделяли сироп. Сплюнуть вместе с языком. Он покашлял, — …что подумаете насчёт того, что можно сделать.

Рызенко пожал плечом и подался вперёд, быстро наполняясь движением.

— Так что ты хочешь, чтобы я поехал туда, им морды набил, что ли?

И он побежал вверх по лестнице. Шесть ступенек крыльца пролетел как выпущенный из пращи, дёрнул массивную дверь. «Забыл открыть», — спохватился Митя. Вслед Рызенко, приноравливаясь к его шагам, уже цокала каблуками по мрамору начальница кассы. Митя поправил кобуру и пошёл вдоль банковских машин, бессмысленно разглядывая номера. Водители кучковались вокруг расстеленного на чьём-то багажнике кроссворда, и скорей всего, ничего не видели. Парни из «лички» уже выгружали из багажника коробки с водой. «Не в настроении, — подумал Митя. — Не надо было сегодня подходить. Плохое настроение. Оно и утром было заметно, что не в настроении. Зачем было лезть?». Над сливающимися в полосу крышами машин дрожала изморось. Крыши блестели. «Может быть, если бы в пятницу подошёл, после обеда… А сегодня не надо было. Зря. Сегодня не надо было».