— Нет?

Она удивленно оглядела мужчин, сидевших за столом и, снова пожав плечами, встала.

— Нет так нет… А к Валентину?

— Инна Георгиевна, — на сей раз заговорил Померанцев, — ваш сын в качестве подозреваемого нас решительно не интересует. На этот счет вы можете успокоиться. Хотя повторять то, что он нам сегодня рассказал, ему наверняка еще придется, и не раз…

Кошечкина нахмурилась и, пробормотав себе под нос что-то вроде «всего хорошего» или «всего доброго», поспешно покинула комнату.

— Помчалась допрашивать сыночка, — поморщился Александр Борисович. — Потом сложит два и два, и завтра к вечеру уже весь город будет знать, что именно произошло и зачем мы сюда заявились…

— М-да… — Померанцев поднялся первым и, прерывисто вздохнув, поглядел на своего шефа: — Что, Сан Борисыч, — едем к Поярковым?

— Едем… — мрачно кивнул тот. — Володя, ты с участковым насчет понятых созвонился?

— Созвонился, — отозвался Яковлев. — Наверное, нас там уже заждались, опорный пункт прямо у них во дворе, в соседнем доме.

Турецкий вздохнул и тоже поднялся, подумав о том, что очень скоро ему предстоит наконец-то лично увидеть девушку, на поиск которой потрачено столько нервов и времени, но предчувствие этой встречи, резко приблизившей финал расследования, отчего-то не радует. В тот момент знаменитому «важняку» и в голову не могло прийти то, что ожидало его в доме Поярковых на самом деле…

…Под окном ее комнаты, выходившем на противоположную от подъезда сторону, почему-то очень часто стукались машины. Когда-то Катю это даже забавляло, особенно в связи с тем, что на другой стороне совсем не узкой улицы находился шиномонтаж и гаражи, на одном из которых имелась вывеска «Автосервис». Словно криворукие водители специально выбирали это место, чтобы стукнуться, помять свои капоты и бамперы и тут же начать ремонт.

Сегодня она подошла к окну автоматически, на звук металла, столкнувшегося с металлом.

Катя равнодушно поглядела на белую «девятку», уткнувшуюся левой фарой в зад серой иномарки, и зевнула. От окна она не отошла только потому, что лень было сделать это сразу. И лишь поэтому увидела три милицейские машины, показавшиеся в конце улицы, затем замедлившие ход и, одна за другой, свернувшие перед их домом во дворы.

Девушка нахмурилась, потом отвернулась от окна, направилась к дверям и, приоткрыв их, выскользнула из своей комнаты. Пройдя по небольшому коридорчику, в который выходили двери еще трех комнат, она остановилась на круглой площадке, венчавшей лестницу, уходившую вниз, в гостиную, и замерла прислушиваясь.

В гостиной шел по-прежнему, как и час назад, весьма оживленный разговор между матерью и Хватаном. Изредка бросал свои реплики и Миша. Все трое обсуждали присмотренную для них адвокатом квартиру. Катю это совершенно не интересовало, в смысл разговора она не вникала, тем не менее осталась стоять наверху, внимательно вслушиваясь в происходящее внизу.

Простояла она так не меньше двадцати минут и уже собралась возвращаться к себе, когда из глубины квартиры донесся до нее перелив дверного звонка… Впервые за эти долгие и вязкие, как патока, недели Катя почувствовала, как екнуло, а потом забилось в два раза быстрее ее сердце. И, крепко вцепившись в перила лестничной площадки, обратилась в слух… Чтобы понять, что это не ошибка, ей понадобилось гораздо меньше времени, чем матери, Хватану и даже Михаилу, которого, судя по всему, кто-то вынудил остаться там, внизу, иначе Мишка давно бы уже был здесь…

На мгновение девушка прикрыла глаза, потом быстро и бесшумно метнулась назад, в свою комнату. Ее губы искривила какая-то странная усмешка.

Дверь Катя запирать не стала — ни к чему, минуты три от силы понадобится, чтобы ее выломать. И стараться не стоит… Бумага и ручка всегда лежали у нее на прикроватной тумбочке на всякий случай. Вот и пригодились… Быстро черкнув на чистом листе несколько слов, она опустилась на пол, засунула руку под подушку, потом еще дальше: между периной и спинкой кровати находилось то, что Катя искала.

И прежде чем совершить задуманное еще тогда, несколько месяцев назад, то, что существовало в ее сознании только как теоретическая возможность, не более того, и исключительно потому, что она привыкла продумывать и просчитывать все, как минимум, в двух вариантах, вдруг сделалось реальностью. Увесистой, как бетонная плита, сырой, как комья земли под выворачивающей их лопатой…

Катя Пояркова подняла глаза на портрет отца, висевший в изголовье ее кровати, и, не поднимаясь с колен, жалко улыбнулась.

«Прости, папочка… — прошептала она. — Пожалуйста, прости…»

Вместо истерики, которую готовился пережить в этом доме Турецкий, у Анны Константиновны случился шок. Или что-то вроде шока, когда суть происходящего до нее наконец дошла. Женщина побледнела и медленно повернула голову к сыну, возле которого, положив ему руку на плечо, стоял Яковлев, а рядом — участковый и еще какой-то молодой здоровяк в камуфляже. Второй такой же маячил за спиной тяжело осевшего в своем кресле Валерия Хватана. Лица остальных она различала плохо, хотя смысл слов старшего из двоих до нее дошел…

— Миша, — прошептала Анна Константиновна, — Мишенька… Скажи, что это неправда… Что это ошибка, гнусная ложь, оговор, так же, как с отцом… Миша!..

Михаил Поярков не выдержал отчаянного взгляда матери, ее белого, как бумага, лица, расширившихся от ужаса зрачков. Он ничего не сказал, только опустил голову и закрыл руками лицо, как делал это, будучи маленьким мальчиком, в тех редких случаях, когда ему доводилось провиниться перед родителями. Именно в этот момент, в момент упавшей на них всех тягостной тишины, где-то наверху и послышался глухой удар… Если б не эта тишина, никто б его, вероятно, и не расслышал.

Первым среагировал Яковлев. Бросив что-то на ходу местному спецназовцу, он стремительно кинулся к лестнице, ведущей на следующий уровень квартиры. Лишь спустя секунду вслед за ним метнулись Турецкий и Померанцев.

Но не только они — и Владимир Владимирович мог не спешить, все трое опоздали: Саша понял это, едва переступив порог Катиной комнаты и отстранив замершего в проеме дверей Яковлева. Личная встреча с Катей Поярковой отменялась… Одного взгляда на скорчившееся на полу тело — в странной позе, на коленях, словно в последние секунды жизни она молилась перед портретом отца, было достаточно, чтобы понять: она мертва. И так же как и ее жертва, Сергей Павлович Кожевников, погибла мгновенно, не успев до конца проглотить ту же самую отраву, которую в суете поздравлений, в сгрудившейся возле художников толпе гостей сумела плеснуть в бокал своей жертвы…

В точности такой же пузырек то ли из-под альбуцида, то ли из-под пенициллина, валялся рядом с телом девушки, в нем еще оставалось немного прозрачной, как слеза, жидкости…

Рядом с Александром Борисовичем, придя наконец в себя, тихо чертыхнулся Яковлев, все еще наглухо молчал Валерий. Саша заставил себя сделать шаг вперед — туда, где скорчилось тело Кати, и взгляд его наткнулся на лежавший поверх смятого одеяла листок бумаги с одной-единственной фразой, написанной крупным, неровным почерком, Саша Турецкий прочел эту фразу со своего места без труда: