— Тебе сильно досталось?

На лице Марино не дрогнул ни один мускул.

— Не сильно. Наложили семьдесят восемь швов. Ты же меня без рубашки ни разу не видела? Вот, лучше и не надо. У него был нож.

— Господи… — прошептала я.

— С тех пор я ножи не люблю.

— Я тоже.

Мы направились к выходу. От масла, растворителя и пороха осталось неприятное ощущение, как будто я пару дней не принимала душ. Многие даже не представляют, до чего это грязное дело — стрельба.

Марино сунул руку в карман, достал бумажник и, порывшись, протянул мне небольшую белую карточку.

— Но я же еще и запрос не оформляла, — пробормотала я, глядя на лицензию, дававшую мне право носить скрытое оружие.

— Ну, понимаешь, судья Райнхард мне кое-чем обязан.

— Спасибо, Марино.

Он улыбнулся и придержал дверь.

Вопреки указаниям Уэсли и Марино и элементарному здравому смыслу я задержалась на работе, а когда опомнилась, уже стемнело и на стоянке никого не осталось. Лучше бы не заходила; одного взгляда на календарь хватило, чтобы испортить себе настроение.

Роза систематически реорганизовывала мою жизнь. Назначенные встречи переносились, передвигались и даже отменялись, лекции и демонстрационные занятия передавались Филдингу. Мой непосредственный начальник, глава департамента здравоохранения, после трех неудавшихся попыток застать меня на месте осведомился, уж не случилось ли со мной чего.

Филдинг с замещением вполне справлялся, что неудивительно. Роза печатала ему протоколы вскрытий, то есть делала его работу, а не мою. Солнце все так же вставало и садилось, дела на службе катились как по маслу, и мне оставалось только гордиться тем, какую замечательную команду я подобрала. Наверное, примерно то же самое чувствовал Господь после того, как закончил творческий процесс и понял, что никому уже больше не нужен.

Вместо того чтобы отправиться с работы домой, я завернула в Чемберлейн-Гарденс. На стенах кабины лифта висели те же просроченные извещения и объявления. Со мной поднималась сморщенная, иссохшая старушка. Вцепившись в свою палку, как птичка в ветку, она неотрывно таращилась на меня печальными водянистыми глазами.

Я не предупредила миссис Мактиг, что приеду, и, когда после настойчивого стука дверь номера 378 наконец отворилась, она недоуменно уставилась на меня через порог, за которым теснилась мебель и гремел телевизор.

— Миссис Мактиг? — На всякий случай я снова представилась. — Вы меня помните?

Лицо прояснилось, дверь открылась шире.

— Да. Конечно! Как замечательно, что вы заглянули. Проходите, пожалуйста.

На ней были розовый стеганый халат и такие же тапочки. Впустив меня в гостиную, миссис Мактиг выключила телевизор и убрала с дивана плед. На столике стоял поднос с орешками, печеньем и недопитым стаканом сока. Перед моим приходом вдова сидела на диване, смотрела вечерние новости и щелкала орешки.

— Извините, пожалуйста, что помешала. Мне нужно было вас предупредить о своем приходе.

— Не извиняйтесь, вы совсем не помешали. Выпьете что-нибудь? — быстро предложила она.

Я вежливо отказалась и, пока она прибиралась, присела на край дивана. Мне вспомнилась моя бабушка, неизменно сохранявшая присутствие духа и бодрость. Даже когда вокруг ее ушей начала загнивать плоть. Сердце сжалось от боли. Летом, за год до смерти, она прилетела в Майами, и однажды мы отправились с ней за покупками. Посреди «Вулворта» булавка, на которой держался ее импровизированный подгузник из мужских плавок и гигиенических тампонов, расстегнулась, и все сползло к коленям. Мы поспешили в дамскую комнату, давясь от смеха, и мне стоило больших трудов удержать под контролем свой собственный мочевой пузырь.

— Говорят, сегодня может пойти снег, — заметила миссис Мактиг, усаживаясь на другом конце дивана.

— Да, на улице довольно сыро, — рассеянно ответила я, раздумывая, как подступить к неприятному для хозяйки разговору. — И весьма холодно. Не люблю ездить в снег.

— Зато, может быть, у нас наконец-таки будет настоящее, белое Рождество. Это что-то особенное, правда?

— Правда. — Я уже обвела взглядом комнату, но так и не обнаружила того, что искала, — пишущей машинки.

— Не могу припомнить, когда в последний раз на Рождество лежал снег.

Неуклюжим разговором о снеге миссис Мактиг пыталась прикрыть нараставшее беспокойство, но получалось у нее плохо. Она понимала, что я пришла не просто так, а принесла какие-то плохие новости.

— Вы точно ничего не хотите? Может быть, бокал портвейна?

— Нет, спасибо.

Молчание.

Пора решаться.

— Миссис Мактиг. — Она посмотрела на меня по-детски беззащитно и тревожно. — Вы не могли бы еще раз показать мне ту фотографию? Помните? Ту, что показывали, когда я была у вас в прошлый раз?

Застывшая на бледных, тонких губах чахлая улыбка напоминала старый шрам.

— Ту, с Берилл Мэдисон.

— Ах да, конечно.

Старушка медленно поднялась и покорно поплелась к секретеру. На ее лице, когда я попросила показать также конверт с бумагой, отразился то ли страх, то ли недоумение.

Бумагу я узнала сразу, как только прикоснулась к сложенному пополам кремовому листку, — та самая, из двадцатифунтовой пачки. На просвет был хорошо виден и водяной знак Крейна. На фотографию я едва взглянула, чем окончательно сбила миссис Мактиг с толку.

— Извините. Вы, должно быть, не совсем понимаете, что я делаю.

Она не нашлась что сказать.

— Интересно, фотография выглядит более старой, чем бумага.

— Да, так и есть. — Ее испуганные глаза настороженно следили за моими манипуляциями. — Фотографию я нашла среди бумаг Джо, а в конверт ее положила для сохранности.

— Это ваша бумага?

— Нет. Разумеется, нет. — Она поднесла к губам стакан с соком, осторожно сделала глоток и поставила стакан на место. — Бумага мужа, но выбрала ее я. Очень хорошая, дорогая, для солидного бизнеса. После его смерти остались и бумага, и конверты. Мне, как понимаете, много не надо.

Задать следующий вопрос можно было только напрямую.

— Скажите, пожалуйста, у вас есть пишущая машинка?

— У меня нет, а у мужа была. Я отдала ее дочери. Она живет в Фоллс-Черч. Я-то письма пишу от руки. Не так, конечно, много, как раньше… с моим артритом…

— А вы не помните, какой марки была машинка?

— Ох, дорогуша, я не знаю. Помню только, что она была электрическая и довольно новая. Джо менял машинки едва ли не каждый год. Знаете, когда появились компьютеры, он все равно продолжал вести переписку по старинке. Берт — это его менеджер — несколько лет уговаривал Джо перейти на компьютеры, но так и не уговорил.